─ Ты, ─ весело говорит Павлов, ─ сука…
─ А ты сам падло, ─ весело отвечает Нюра.
─ Ты воровка…
─ А ты хрен с бугра…
─ Ядрить твою мать…
─ Ядрить твою, дешевле будет…
Тут Павлов под влиянием увиденного и пережитого говорит Нюре:
─ Ты еврейка, жидовка…
Заплакала Нюра.
─ Какая я еврейка, за что он меня, братцы, так оскорбляет.
Вмешались завсегдатаи.
─ Брось, Нюра, обижаться на Павлова… Нашла на кого обижаться… А ты, Степа, пойди сюда, выпьем…
Был в павильоне и Андрей Копосов, но в другой компании. Начинали пить отдельно, закончили сообща. Когда компании соединились, Павлов говорит Андрею Копосову:
─ Выйдем, разговор есть…
─ Пойдем, ─ говорит Андрей.
Собутыльники, зная их размолвку, начинают обоих успокаивать:
─ Бросьте, ребята, оба фронтовики. Какие могут быть счеты меж братьев славян…
«Братья славяне» тогда тоже было модное словечко, с фронта привезенное. Отвечает Павлов:
─ Я Андрея бить не буду, поскольку знаю, что он мне ребра поломает, а разговор у меня к нему душевный.
Вышли. Постояли под павильоном, покурили «Труд», послевоенные папиросы, побрызгали малой нуждой на фундамент, Павлов притом раза два в полный голос облегчил от напора кишечник… Только хотел начать Павлов, собака подбегает бродячая, свою преданность доказывает и мысль перебила.
─ Ух, падло, ─ крикнул Павлов, бросил камень, попал. Завизжала собака и с визгом исчезла.
─ Ну, чего ты хотел? ─ начинает Андрей, видя, что Павлов мнется, и несколько отходя назад, чтоб если Павлов кинется отомстить за прошлый удар, нанести ему удар вторично ногой под низ живота.
Заметил этот жест Павлов и говорит:
─ Не на того ты зуб имеешь, Андрюша… Я фронтовик, и ты фронтовик… А Тася ─ дочь фронтовика, и у меня к ней серьезное желание… Но есть еврей, который всю войну в тылу просидел и который ее соблазняет.
─ Да ты что, какой еврей?! ─ крикнул Копосов.
─ За грудки меня не бери, ─ отвечает Павлов, ─ тот еврей, который у Чесноковой живет, по Державина, тридцать.
И рассказал, что видел… Покраснел Андрей, потом побледнел и крикнул только одно слово:
─ Убью!
─ Не торопись, ─ ответил Павлов, радуясь, что попал похлеще, чем кулаком в зубы, ─ ты на меня, Андрюша, всегда косишься, даже если и пьем вместе. Слухам веришь, что я с женой твоей путался. Не скрою, пыталась она ко мне пришвартоваться, но я ее отшил, поскольку соблюдаю фронтовое товарищество.
Скрипнул зубами Андрей.
─ Жену мою не трожь, не о ней речь. О дочери моей речь.
─ А у меня план насчет дочери, ─ говорит Павлов, ─ когда они завтра встретятся у вершинки, с поличным возьмем… Согласен?
─ Согласен, ─ ответил Копосов, ─ пойдем, выпьем еще…
Выпили еще, Андрей впал в мрачное тупое молчание, когда неизвестно, чего после этого молчания от человека ждать: уснет он тяжелым, каменным сном или убьет кого-нибудь. А Павлов, вот он я, широк весь, нараспашку, впал в веселье, когда знаменитая русская частушка, от дедов-прадедов унаследованная, на язык просится. Хрипловат был, правда, у него сейчас голос, не тот, каким приятно исполнять, не тенор, зато от души выкрикивал:
─ Бей жидов, спасай Россию… Хаим лавочку закрыл… Смешная парочка, Абрам и Сарочка… Храбрый Янкель на войне… Мы их защищали, спасали, а они Христа распяли, советскую власть продали… Мы в окопах, они в лавках… За всю войну ни одного еврея на фронте не видел… Один еврей на фронт ехал, да и тот от страха застрелился…
Так он громко раскричался, что милиция узнала знакомый голос и подумала, будто Павлов опять затеял драку в «Голубом Дунае». Приходят. Шум есть, но драки нет.
─ Ты чего шумишь, Павлов?
─ А чего евреи нашу кровь пьют?
─ Ты, Павлов, порядка не нарушай, ─ говорит старшина.
─ А они могут нарушать? У родного отца, фронтовика, дочь отнимают…
─ Кто отнимает, у какого отца?… Если есть доказательства, официально напиши… У какого отца дочь отнимают, о чем ты?