─ Топором он нас не коснется, ─ говорит Антихрист, ─ ничем он нас не коснется, кроме как рукой.
─ Рука у него тоже тяжелая, покалечить может, ─ дрожа в страхе, говорит Тася, ─ а Павлов душить любит за горло.
Меж тем Копосов и Павлов уже сбегали, скользя по мокрой траве, косогором и приближа-лись. Различимы стали их злобные лица. Впрочем, у Копосова к злобе примешивалось страда-ние, отчего его лицо было крайне необаятельным. У Павлова же к злобе примешивалось веселье, что, наоборот, делало его похожим на обаятельного, остроумного сатирика-славянофила.
─ Прижмись ко мне крепче, любимая моя, ─ сказал Антихрист, ─ прижмись изо всей силы и ничего не бойся… Не слишком сильно они нас коснутся.
─ Отчего ж не слишком сильно, ─ в полубеспамятстве уже спрашивает Тася, ─ отчего ж не сильно, если ненавидят?
─ Оттого, ─ отвечает Антихрист, ─ что сильнее не успеют… Как коснутся, сразу умрут оба…
Хоть дрожала Тася, но что увидела она рядом с собой, у лица своего, заставило ее совсем забыться в лихорадке… Огненные, смертоносные глаза Аспида глянули сквозь мягкие, кроткие еврейские черты любимого и воспламенили его ненавистью Преисподней, Божьей Всемирной Казнью… Похолодела Тася, и стало ей страшно не за любимого, который словно бы исчез, а за отца своего.
─ Не трогай тятю, ─ неизвестно к кому обращаясь, с мольбой сказала она, ─ не трогай тятю моего…
─ Жаль, ─ сказал Антихрист, ─ значит, придется пощадить и второго. Ибо они задумали одно, в этот момент не может быть для них отдельной казни… Но позже казнь им будет разная…
Не смогли остановиться Копосов и Павлов, как не может остановиться человек, бегущий с высокой горы, пробежали, пронеслись, словно влекомые неведомым ветром, Копосов и Павлов мимо обнявшихся влюбленных… Понесло их по кустарнику в овраг, поволокло по глинистым, скользким от дождей склонам и бросило в ручей, мирно журчащий среди камней… От такого невольного бега потеряли возможность управлять своим телом, руками своими, ногами Копосов и Павлов.
─ Эх! ─ сам того не желая, ударил Копосов плотницким топором по мокрому валуну. Хорош был топор, да топорище треснуло.
А хмельной Павлов в ручье костями своими камни почувствовал.
─ И-эх… О-па… Ядрена табакерка… Трава скользкая… Выгадал еврей на утреннем дожде…
Как сгинули Копосов и Павлов в овраге, мигом потухли черты Антихриста, и опять перед Тасей был любимый ее.
─ Пойду я, ─ говорит Тася, ─ домой пойду, и ты уходи… Я дам знать, когда и где встретимся, поскольку здесь нельзя встречаться больше… Не бойся за меня, до нового свидания. ─ И они впервые поцеловались, ибо с этого дня самое высокое в их любви, то, третье, уже было позади, и любовь их стала людской, с поцелуями и желанием разнообразия.
Приходит Тася домой, увидела ее мать Вера, встревожилась.
─ Маманя, ─ говорит Тася и обнимает мать свою, прижимается щекой к щеке, так что две толстых золотистых косы матери и дочери рядом ложатся, ─ маманя, полюбила я одного человека…
─ Кто же этот человек? ─ спрашивает заботливая мать, но хитрая женщина.
─ Ночной сторож с рыбкомбината, ─ отвечает Тася, ─ который у старухи Чесноковой квартиру снимает.
─ Да что ты мне так мудрено отвечаешь, ─ говорит притворщица мать, ─ разве не я сама тебя впервые повела к Дану Яковлевичу?
─ Ах, маманя, какой он сладкий, ─ невольно и искренне вырвалось у дочери, что заставило влюбленную в того же человека мать забыться в ревности и обозлиться.
─ А если отец узнает, ─ говорит сердито Вера, точно не она сама все соорудила.
─ Тятя уже знает, ─ отвечает Тася.
Вскочила Вера в непритворном уже испуге.
─ С каких пор?
─ Да только узнал.
─ И что, бил?
─ Хотел бить.
─ Значит, не догнал?
─ Может, и не догнал, ─ странно как-то отвечает дочь.
Однако дальнейшая неопределенность в их разговоре кончается тем, что ударом ноги дверь распахивается настежь и на пороге является Андрей Копосов, от вида которого сразу же заплакала маленькая Устя… Было чего испугаться. Изорванная ветвями, перепачканная глиной мокрая одежда, скошенный набок рот, искусанные губы, заранее сжатые в побелевшие кулаки пальцы. Без слов кинулась перед ним Вера защищать дочь, без слов ударил он ее наотмашь привычно, потому недостаточно сильно, и без слов же ударил он дочь свою Тасю с непривычки особенно страшно и мгновенно окровавил… Увидев окровавленную дочь, дико крикнула Вера, поняла несчастная женщина, что натворила и что она всему виной. Поняла на мгновение, какова кара третьей казни Господней ─ дикого зверя ─ прелюбодеяния… И услышала, может быть, без разума, как шум в висках своих, проклятие Моисеево за прелюбодеяние: