Радостно улыбнулся тому, что сказал, и тому, что собирался сказать, и добавил:
— К тому же ты знаешь, Коля, Борис Глебович — человек интеллигентный и много не съест!
Все засмеялись, проголосовали. Б. Г. Успенского в члены Союза приняли.
— Тут есть заявление Перцова Петра Петровича, — продолжал Фадеев, отложив бумаги Успенского. — Но рекомендаций у него нет, сочинений его никто не читал, изучить его труды, которых, кстати сказать, он не представил в комиссию, в настоящее время у нас не было никакой возможности. При этом он давно ничего не пишет. Последняя его книжка вышла в двадцать шестом году, а сейчас — сорок второй. Очевидно, нам следует воздержаться от приема Петра Петровича Перцова, — глаза его снова заиграли от смеха, — тем более, что один Перцов у нас в Союзе писателей уже есть!
Все захохотали, Фадеев всех громче своим пронзительным фальцетно-матовым смехом.
— Кто захочет высказаться по кандидатуре Петра Петровича? — спросил он, когда умолк смех.
Прокашлявшись от волнения, ибо к работе секретариата никакого отношения никогда не имел и намерение было дерзко, я все же решился:
— Александр Александрович! Можно? Я Перцова читал! Петра Петровича.
— Товарищи! — воскликнул Фадеев. — Заговорили немые. Ираклий! Ты же еще никогда не брал слова! Скажи, что ты про него знаешь?
Тут я выложил все, что помнил, главным образом по каталогу Публичной библиотеки, где одно время служил:
— Он был редактором журнала «Новый путь»… Это критик, поэт… Хороший знакомый Блока. В советское время у него была книжка про Третьяковскую галерею и мемуары…
— Да-да-да-да-да… — Фадеев поощрял меня, напряженно моргая. — А что ты читал из его сочинений?
— Просматривал когда-то про Третьяковскую галерею.
— И что ты можешь сказать?
— То есть как что?… Это книжка о Третьяковской галерее, о картинах, которые там висят…
— Ты смеешься над нами, Ираклий! Неужели мы сами не в состоянии понять, что в книге о Третьяковской галерее описывается Третьяковская галерея. Это же не рекомендация!
— Подробностей я просто сейчас не помню и книжку, видел очень давно…
— Да. И он давно уже ничего не пишет и, вероятно, уже ничего не сможет дать нашей литературе?!
— По-моему, — вставил я, — он очень старый человек и, наверное, просто уже не может писать. Фадеев взглянул в анкету:
— Простите, товарищи, это виноват я. Я не обратил внимания на то, что это очень древний старик, рождения 1868 года!.. Как жаль, Ираклий, что ты ничего больше не можешь сказать о нем. В какие годы издавался его «Новый путь»?
— По-моему, в девятьсот четвертом и, в девятьсот третьем…
— Скажи скорее, что этот Перцов не участвовал в сборнике «Вехи»!
Это опасение рассеяли несколько голосов.
— Да, это я сам помню… — Фадеев подумал. — Жаль, что мы не знаем, с каких позиций написана книга о Третьяковке. Хотя, с другой стороны, нетрудно предположить, что картины Третьяковской галереи не дают повода для разговора об антинародном искусстве, а книга вышла в двадцать шестом году, и вряд ли он мог в ней выругать Третьяковскую галерею.
— Надо отложить это дело, — посоветовал кто-то из членов секретариата. Фадеев снова подумал.
— Нет, — сказал он, — давайте решать сейчас. Рядом, так сказать, доживает свой век старый писатель, отдавший все силы делу литературы. Мы здесь будем изучать, что он там написал, а его за это время снесут на кладбище!.. Я думаю, что нам следует его принять!
Приняли.
Приняли еще несколько человек.
— Передо мной, — сказал Фадеев, — заявление крупнейшего советского библиографа Игнатия Владиславовича Владиславлева, которого я лично очень уважаю. Но, к сожалению, я против его приема в Союз писателей. Мы можем принимать людей, которые пишут. А библиографы регистрируют то, что написали другие. И если мы примем Владиславлева, мы тем самым откроем дорогу всем библиографам. Этого нам не позволяет устав.
Лебедев-Кумач возразил;
— Александр Александрович! — Сочный басок его прозвучал очень внушительно. — Давайте Владиславлева все-таки примем. Я согласен: он ничего не написал, но ведь и из нас никто без него ничего не написал.
Фадеев выпрямился.
— Василий Иванович, — сказал он торжественным голосом, обратив на пего непроницаемый взгляд. — Если вы что-то написали при помощи Владиславлева, так вас за это в Союз писателей уже приняли!