— Ох как мне не терпится попасть туда, — сказал Женька.
— Может, еще бой идет? И города не взяли.
— Они не будут тут драться. Их отрежут. Через горы идут специальные отряды.
— Кто тебе сказал?
— Генерал Горбачев. А здесь пустили танки — для быстроты.
— Генералы тоже иногда ошибаются.
— Горбачев нет.
— Можно драться и с танками, и со специальными отрядами. Здесь порт. И кто его знает, какой будет бой.
— Конечно, — согласился Женька, — но я хочу скорее попасть в этот дом, Костя.
— Ты хочешь быть первым, как везде.
Женька был храбрым и неутомимым фотокорреспондентом. Недавно он высаживался с десантом морской пехоты на черный ночной берег и летал в лес к партизанам. В редакции его любили за неистощимую юность.
Теперь тот берег и тот лес остались далеко позади.
— Я вовсе не хочу быть первым, — просто возразил Женька. — Я хочу скорее увидеть этот дом, как и ты. Вот и все. А ты, может быть, не хочешь?
— Почему? И я тоже.
— Ты ведь сам писатель, — сказал Женька и засмеялся.
И Костя засмеялся и покраснел.
— Не чуди, Женька, — попросил он. — Я корреспондент… А он был великим… Он…
— Ну чего ты замолчал? — спросил Женька.
— А мне только и остается молчать, — сказал Костя. — Больше нечего делать.
Женька был по-своему влюблен в друга и заспорил.
— Держись! — крикнул Костя и обнял Женьку. Начали спускаться с большой высоты. Дорога, качаясь, загуляла справа налево, отбрасывая от себя дикие мохнатые сосны и цветущие кусты шиповника. Дорога начала разматывать свой клубок, а внизу открылся белый приморский город, втиснутый в полукружие зеленовато-снежных гор.
Генерал оказался прав. И Женька тоже. Под угрозой окружения противник бежал из города. Большого боя здесь не было. И вот тихий город у моря впустил на свои израненные улицы ревущий бензовоз.
Люди еще не знали толком, что случилось. Танки проскочили по набережной вдоль моря глубокой ночью и снова умчались в горы. Набережная была пустынна, мертва, и этот короткий гром, прокатившийся по ней, не все и не сразу рассказал жителям. За камнями развалин, сквозь которые прорастала сирень, несколько часов назад уже родился долгожданный миг, а вся радость, запоздало пробужденная им, досталась четырем военным на бензовозе, запутавшемся в узких улицах.
Бензовоз стоял у моста над гремящей речкой, разрезавшей город пополам. Грязное железо цистерны почти сплошь закидали ветки сирени. Людей вокруг становилось все больше. И сирени на железе прибывало.
Мост был разрушен. Заправские знатоки дорог — мальчишки — вызывались показать объезд. Они не были так шумны, как обычно, эти мальчишки. Они словно бы еще не очнулись. Но они знали объезды и с обеих сторон молчаливо и плотно облепили подножки бензовоза. Они прилипли к нему, как к магниту.
Осторожно потеснив их, шофер забрался в кабину и нетерпеливо сказал:
— Поехали.
Ему надо было скорее догнать танки. Может быть, они уже стояли где-то в горах, без горючего.
— Подожди минутку, — попросил Женька и повернулся к Косте. Его большие серые глаза смотрели на Костю с добротой и завистью. Женька ничего не умел скрывать. Его глаза застенчиво улыбались. — Я поеду, — сказал он, — а ты пойдешь туда… в дом.
— Почему я? — спросил Костя, поправляя ремешок от револьвера под погоном. — Поедем вместе, а потом вернемся сюда…
— Нет, что ты! — удивился Женька, как ребенок. — Разве можно не побывать там сейчас же?
— Тогда пошли туда вместе.
Женька помотал головой и надел пилотку на пыльные волосы.
— Нельзя. Редактор не простит… Танки в горах — должно быть фото.
Бензовоз уехал.
Три маленькие девочки повели Костю по петлям зеленой улицы в гору, в гору… По сторонам цвело много деревьев, как в саду. Косте жаль было, что Женька уехал. Он мог скоро догнать танки и попасть в бой… А тут такая весна!.. Костя спросил девочек, какой улицей они шли.
И девочки наперебой стали объяснять, как называются все улицы вокруг.
Костя спросил, в каком классе они учатся.
Но они не учились прошлой зимой, а их школа была разбита. Жизнь города словно сделала долгую остановку. Теперь люди осмотрятся, решат, с чего начать. Наверно, отстроят школу, больницу.
— А пекарня есть? — неожиданно спросил Костя.
— Была булочная Кусакина, — сказала смугленькая девочка, постарше двух других. — Около нас, где жандармерия…
«Как в те далекие времена, про которые я только читал! Читал у него, к кому иду сейчас, — ужаснулся Костя. — Даже не верится…»
Оказывается, времена еще гуляли по земле, как циклоны. Вдруг возрождались булочные Кусакина, жандармы…
Он прибавил шагу. И как-то странно подумалось: он идет к великому рассказчику давнего, как к живому. Но его нет… Время унесло его…
Больной, он приехал сюда, в этот город у моря, лет пятьдесят, кажется, тому назад и не полюбил его за рожи бездельников-богачей, жаждущих грошовых приключений. За то, что парфюмерный запах модного курорта забивал запахи кедров и моря. За пеструю ярмарочную сутолоку на том самом берегу, куда Россия выбрасывала умирать своих чахоточных…
Он отдавал деньги на их лечение, он писал Горькому в Нижний, просил объявить по всей стране сбор в помощь людям, умирающим среди роскоши праздной жизни и природы, холодной, как красивые, но пустые стихи.
Даже природа была немила ему.
Но все же, все же сквозь душевную боль нет-нет да проглядывали и тепло этого солнца, и улыбка этого моря… Правда, каждый день солнце и море…
«Не скучно ли ему было?» — подумал Костя и огляделся, словно мог что-то поправить.
Он снова был в заботе о нем, как о живом.
Рассказы школьной учительницы, собственные сведения и фантазия — все смешалось в голове Кости и все отступило перед зрелищем простым и необыкновенным. На окраине, где город переходил в поселок, в зеленом окружении деревьев стоял небольшой белый дом… Тот самый…
На земле у каждого есть дом, где он родился, рос, жил, но есть еще и другие родные дома, родные места… Перед одним из них и стоял сейчас Костя.
Эту калитку открывали Бунин, Горький, Левитан, Рахманинов… Сюда приходили они, и сюда будут приходить тысячи их соотечественников. Это только случай, что он, двадцатилетний лейтенант, одним из первых после освобождения города стоял на пороге дома.
Тут он вгляделся как следует в дом, белеющий перед ним, и увидел, что стены его густо выщерблены, а в окнах нет ни одного стекла.
Открыв незапертую, иссеченную железными осколками дверь, он вошел в дом, показавшийся ему пустым, нежилым. В глубине небольшой прихожей деревянная лестница вела во второй этаж. Ее ступеньки, усыпанные белой пылью от потревоженной штукатурки, заскрипели под сапогами Кости, и тогда старушечий голос спросил сверху:
— Кто там?
В первый миг Костя растерялся. Он не знал, что ответить.
— Здесь кто-то есть? — спросил он сам.
— А вы кто? — испуганно прозвучало наверху, за хлипкой дверью, которая, кажется, колебалась от звуков даже слабого голоса. Потом уж Костя догадался, что по всему дому просто гуляли сквозняки.
Он сделал еще несколько шагов по лестнице и остановился.
— В город пришла Советская Армия, — громко сказал он.
Дверь приоткрылась, и Костя увидел женщину в длинном темном платье, с белым шелковым кашне на шее. Она была немолода, но еще красива достойной, нестареющей красотой. Чуть вытянутое лицо, умные темные глаза, волосы, собранные в старомодный пучок.
Костя вглядывался в нее внимательно, потому что знал: в этом доме жила сестра писателя. Жива ли она еще? «Нет, это не она», — подумал он и сказал женщине:
— Здравствуйте.
Она тотчас же заплакала и, не оборачиваясь, крикнула сквозь слезы:
— Маша! Маша! Это свои. Свои пришли! Ты слышишь?
— Я не могу подняться, у меня нет сил, — донесся до них голос, полный отчаяния и мольбы. — Где они, Лена? Зови их!