— Почему?
— Кораблю нужен не только морской простор, но и человек. Они — братья. А где море, там уже нет людей, потому что нет пресной воды, жилья, дорог, а где люди, жилье, дороги, там нет моря.
— Это преступление!
— Природы.
— Вы боретесь с ней?
— Среди многих. В Арал повернут сибирские реки, его спасут. И мы выпустим в него миллионы мальков — снова вырастут и зарезвятся усачи, сазаны и даже рыбы осетровой породы, которая сейчас напрочь… выбыла!
— Вы приезжали к другу посмотреть его хозяйство?
— Да. Полносистемное, научно говоря. У него есть маточные пруды, выростные, нагульные… Короче, от малька до товарной рыбы. Извините, это уже скучно… Но… я посмотрел попутно. У нас все это тоже есть. У меня. Я приезжал встретить его дома. Получил телеграмму из больницы и встретил. Он приехал, а я уже накрыл стол. Что за дом, где тебя никто не ждет?
— Он одинок?
— Да.
— А вы?
— Уезжая, я оставляю в своей комнате радио включенным. И меня встречает чей-то голос, а то и музыка. Я издали слышу ее в открытое окно.
— Не боитесь, что залезут?
— Что вы! Под моим окном всегда сидят старики, слушают радио. Так говорят. А на самом деле, извините, ждут меня. Я для них немножко — море, немножко — будущее их детей.
— И вы всегда возвращаетесь?
— Я и сейчас сойду в Харькове и завтра уже буду там.
— А Москва?
— В другой раз.
— Почему?
— Вы много спрашиваете: почему?
— А вы боитесь ответить?
— Я робкий человек, да еще напуган жизнью. Личной, имеется в виду. Но это, наверное, тоже скучно.
— Нет!
У нее вырвалось слово слишком категорически, но, говорят же, оно — не воробей, вылетит — не поймаешь. Вылетело. И она ждала.
— Как вас зовут? — спросил он.
— А вас?
Мужчине принято называться первым.
— Искандер Тургунов. Я узбек.
— А я — Зина. Что значит — Искандер? Торжественно.
— Еще бы! Так у нас зовут Македонского. Искандер Зюлькарнайн.
— Значит, Александр. Разрешите называть вас Сашей, Македонский?
— Тронут.
— Скажите, уж не из-за меня ли вы хотите сойти в Харькове и улететь?
— Вопрос!
— Мы же не дети.
— Из-за вас.
— Правда? Почему? Ну, не робейте! В поезде легко говорится. Слезли — разошлись. Не скажете?
— Скажу, как это ни глупо. Девушка, которую я любил, сначала обещала, а потом так и не приехала ко мне на Арал. С тех пор и до… до сегодня я как умер в этом деле. Ждал чего-то, конечно, оживая временами, но… Я традиционен кошмарно! Мой идеал — крепкая семья, дети. Все испарилось! А сегодня…
— А сегодня? — спросила Зина умолкшего Македонского.
— Увидел женщину, которой могу сделать предложение.
— Сделайте, — сказала Зина шутливо.
— С одним условием.
— Каким?
— Свадьбу играем на Арале.
— Как интересно! — воскликнула она и вгляделась в него — он бледнел, и смоль его усов и бородки, его кудрявых волос оттеняла эту бледность.
Зина приготовилась рассмеяться, но не вышло, и она серьезно ответила:
— Я согласна.
— Сумасшедшая! — растерянно воскликнул он. — Вы же совсем не знаете меня!
Теперь она засмеялась.
— А вы меня?
— Вы пошутили? — спросил он.
— Сходите в Харькове, — посоветовала она.
— Если я сойду, то пойду за вами пешком.
Он стоял, все такой же бледный, а она не могла уйти, потому что он держал ее за руку, стискивая все крепче, хоть кричи.
Два дня — остаток ее отпуска — они прожили в Москве, в однокомнатной квартирке, которую Зина обещала сдать райсовету. Вот удивятся-то! Пусть удивляются. Пока Саше обещала, конечно, но на этих днях всех удивит — и Ефима Зотовича, и Таньку, и других коллег по мастерской, и райсовет. Танька назовет ее сумасшедшей. А может быть, в этом сумасшествии и есть самая большая нормальность?
Телефон часто звонил. Видно, та же Танька проверяла, не вернулась ли она, не терпелось потрепаться, послушать, как старшей подруге отдыхалось. Кому она была еще нужна, кроме Таньки? Трубку не снимали, а телефон все звонил, часто, как никогда, Саша мог заподозрить, что это ее поклонники, которым она сроду не называла номера, как они ни вымаливали, но Саша не обращал на звонки внимания, а потом с ее разрешения заложил под бренчалки кусочки картона, и аппарат сразу осип и перешел на шепот.
Про себя она даже обиделась чуточку, что Саша ни слова не проронил насчет заждавшихся поклонников, но потом списала все на узкий диванчик, который она держала, чтобы не загромождать маленькую комнату, такой узкий, что на нем и одной-то тесно. Саша купил в комиссионном огромную медвежью шкуру, на нее кидали свернутое пополам зимнее одеяло и спали на полу, как в каком-то далеком путешествии.
Она готовила Саше все вкусное, что умела, а оказалось, что умела не так уж мало. Мамино наследство плюс фантазия. Творческая. Плюс, конечно, изобильный осенний рынок с зеленью и фруктами. На рынок она бегала каждый день и поймала себя на том, что все еще воображает торговые ряды под небом. Да, привязалась эта чертовщина!.. Ну, ничего… Она соорудит такой рынок в городке у Арала, не совсем такой, а похожий, с покрытием, легко — раз, два! — разбирающимся на лето, но и зимой, под мокрыми, а то и снежными дождями рынок будет под небом…
— А небо у вас какое? — спросила она Сашу, ожидая, что он ответит: синее-синее, какое же еще может быть небо над морем, прозрачное, солнечное, какое же еще может быть небо на юге страны, а он ответил:
— Близкое. Хоть рукой бери!
А когда она рассказала ему о своем проекте, то услышала:
— Это нашим горожанам понравится. Они не любят, когда от них прячут небо.
И вот наступило утро выхода на работу. Последнего, как она думала, ее выхода. Она написала совсем короткое заявление, прочла его Саше и пообещала позвонить ему домой с работы. А едва ее увидели, так и заторопили:
— Зина! Беги, Ефим Зотович ждет. Велел срочно.
— Что такое?
— Сам скажет. Секретарша твой телефон оборвала. Беги.
Она заспешила на длинных ногах, которым так легко покорялись полы и земля, полетела, все равно надо было положить на стол начальнику заявление, но раньше он поднялся и встретил ее одним словом:
— Поздравляю!
— С чем?
— Вы не получили нашу телеграмму? Как же так?
— А что?
— Да садитесь, именинница!
Он улыбался. И она улыбалась — от предчувствия чего-то радостного, может быть…
— Как отдохнули?
— Да не томите вы!
— Едва автор укатил на юг — звонок из Союза архитекторов и требование: немедленно прислать ваш проект, ваш рынок. Включили на конкурс. И вот — как это объявлять: стоя или сидя? — дня четыре назад еще звонок: первая премия. Поздравляю!
— Я еще была в дороге, — сказала Зина. — Будут строить?
— А как же!
Она не стала звонить Саше. Пошла домой сама говорить. И в тот же день рыбовод улетел к Аральскому морю один.
Полтора года прошло. Минуло, как один день. Саша прилетал к ней трижды. Каждый раз — на два праздничных дня. А когда везло, и праздники совпадали с воскресеньем, то на целых три. Отпуска она пока не брала, и он не брал, ни о чем не спрашивал, капитально убирал квартирку, вешал на стену какое-нибудь многокрасочное узбекское блюдо или прибивал полочку и ставил на нее неправдоподобную лепную игрушку, набивал продуктами холодильник, сам засучивал рукава и готовил, да такую еду, что тут уж и слов не подобрать. Рыбу привозил. Копченую. И свежую — из прудов. В последний приезд приволок тяжеленный черный казан, чтобы сварить и поставить перед ней настоящий узбекский плов, для которого прихватил сочную морковь, и специальные травы, и какие-то, тоже специальные, зерна, и зеленую наманганскую редьку, утолявшую жажду — пожевал, проглотил кусочек — и как будто выпил чашку родниковой воды.