— С улицы Тополей никого не знаете?
— Не знаю. Мы возле своих домов устраиваемся. Может, нас починят еще. А у них все развалило… Их увезли.
— Куда?
Она пожала плечами, понесла заплакавшего ребятенка, баюкая, затыкая ему рот соской. Кешу обступили потихоньку хозяйки, отрываясь от своих забот, от ребят, примусов и стирки.
— Кого ищете? Родственников?
— В общем… — Он неуверенно затряс головой, подтверждая вроде бы.
— Как фамилия? — спросила крепкая старуха с чайником. — Фамилия как?
Кеша неловко признался:
— Да девушка одна… В полосатом платье ходила… Золотые кольца в ушах…
Старуха всплеснула руками, чайник взлетел над ее седой головой, прогорланила что-то не по-русски, очень бойко, и пошла, расталкивая всех, а соседка ее, остроносенькая, высунувшись наперед, перевела под смех бездомных хозяек:
— Она сказала — теперь фамилию в загсе узнают, когда там спрашивают: «Как фамилия?»
Милиционер, приблизившись, надрывался:
— Не заходите в аварийные дома!
Ребята в рубахах, размахнутых до пупа, с засученными рукавами, выносили из домов кровати, заваленные обиходным скарбом и семейными ценностями. Стены домов были в трещинах и надписях: «Аварийный», «Опасно для жизни», «Не заходить!» Ребята сами размашисто писали их и заходили. Похоже, работала комсомольская дружина.
— Среди вас с улицы Тополей нет? — спросил Кеша, оставив хозяек.
— Мы из другого района, — ответил парень с повязкой. — А ты откуда?
— Из Сибири.
— Помогать приехали? Сколько вас?
— Пока один.
Остроносенькая, та, что перевела слова старухи, подошла с только что купленной лепешкой, сказала:
— Да он девушку ищет!
— Как зовут? — спросил парень.
— Мастура.
Парень неожиданно крикнул:
— Мастура! Хо, Мастура!
— Ляббай! — ответил ему бас, но все же девчачий, оттуда, где подпирали стены чуть не десятком бревен, сделав дом похожим на паука, растопырившего ножки.
— Иди сюда, Мастура!
Прыгая через все, что мешало под ногами, — а мешало многое, — к ним приблизилась толстуха в комбинезоне, сняла брезентовые перчатки, спросила:
— В чем дело?
— Да нет, — оправдался перед ней Кеша, прикладывая руку к сердцу. — Та тоненькая такая… С косой…
Девушка подтянула концы косынки, прикрывшей пыльные волосы, махнула рукой и запрыгала назад, надевая перчатки.
— А пострадавшие там были? — спросил Кеша.
— Были, — сказала остроносенькая.
И другие женщины, опять подтянувшиеся к ним, загомонили:
— Были, были!
Что ж он тут, дурак, стоит? По больницам надо было давно справляться.
И он побежал, оставляя за собой этот лагерь из кроватей и палаток, мимо развалин, в город, наполненный сиренами «скорой помощи» и пожарных машин. Теперь все они лезли в уши.
Это он видел только в фильмах о войне, как стояли под деревьями палатки, окруженные носилками с перебинтованными людьми — у кого голова, у кого рука. По дорожкам бегали люди в белых халатах. Все торопились. Машины «скорой помощи» проносились прямо по аллеям парка, подвывая сиренами, мимо палаток, мимо скамеек, на которых сидели одинаковые из-за казенных пижам фигуры в бинтах, грея поднятые лица на солнце и прислонив к деревьям костыли. На машины они не обращали внимания, даже не открывали глаз. Лишь двое стучали шашками по клетчатой доске, положив ее на скамейку.
Кеша приостановился:
— Вы кто?
— Хроники.
— А где раненые?
— Спроси в хирургическом.
И махнул пальцами, зажавшими кружок шашки, прямо. Там, в глубине парка, открылось большое здание в пятнах осыпей и зигзагах трещин. Как в шрамах. Кеша вошел в распахнутые двери, переступив через битые кирпичи. У лестницы стояли носилки с больными, снесенные с верхних этажей, — больница переселялась в парк.
Парень в белом колпаке кастрюлечкой раздраженно кричал:
— Исаи! Где ты, Исаи?
— Помочь? Давай помогу.
— Бери.
Кеша нагнулся и подхватил носилки за ручки. Спустились с крыльца, пошли по дорожке, как все, торопясь.
— Мне девушку раненую надо найти, — сказал Кеша, когда поставили носилки у палатки.
— Женское отделение там!
Санитарка, слава тебе, оказалась участливой и, не бегая, обошла с ним все палатки. У каких он ждал, а в какие она позволяла зайти и ему.
— Вот и все.
— Что же делать-то?
Он вытер кулаком лоб, а она наклонила голову к плечу, беспомощно поморгала уставленными на него глазами.
— Кого родственники взяли, кого знакомые. А кого и незнакомые.
— Ну!
— Сходите в райсовет… Хотя, конечно, без фамилии…
— Я улицу знаю.
Ее позвали.
Да, конечно, человека нелегко было разыскать в сегодняшнем Ташкенте. Райсовет и то не сразу удалось найти. Помещение, в котором он спокойно теснился до вчерашнего дня, стало аварийным, и райсовет перебрался в дом, похожий на древний замок, — стены пушкой не прошибешь. Древние знали, что строили.
К дверям крепости, петляя, текла из-за угла очередь, почти сплошь женская. Держали чемоданы, сумки или просто узлы. Одна женщина стояла с шубой в простыне, из-под которой все время вываливались каракулевые рукава, другая, рядом с ней, с пузатым и большим футляром для какой-то музыкальной штуки, сжатой в талии, как гитара, третья прижимала к себе аккуратно, с картонными обкладочками, увязанные книги, четвертая гнулась над коробкой из-под телевизора с черной рюмкой на боку (верх — низ) и жирной строкой: «Осторожно — посуда!»
— Куда это?
— На хранение.
Показывая пустые руки, Кеша боком протолкался к двери, по сторонам которой увидел надписи на толстой бумаге: «Камера хранения» и «Райсовет». Дальше по коридору, пробирался в давке, как в переполненном троллейбусе. Наконец втиснулся в комнату, где верховодила громоздкая женщина, задыхавшаяся от бесконечных вопросов и собственной полноты. Наверное, ей хотелось бы сейчас стать семнадцатилетней, вернуть себе неустающее сердце. Она часто и терпеливо вздыхала.
— Я ищу девушку, — сказал Кеша, как только от нее отошел мужчина, надевая шляпу.
— Фамилия? — спросила женщина, не отрываясь от бумаги, которую читала.
— Она жила на улице Тринадцати тополей.
— Этого недостаточно, — сказала женщина, вчитываясь в бумагу. — Улица разрушена. Фамилия?
— Видите, тут такая история…
— Короче.
— Фамилии я не знаю…
— Несерьезно, товарищ.
Женщина в первый раз подняла на него глаза и близоруко прищурилась.
Ему стало неловко. Вокруг молчали, и она, считая разговор законченным, вслух дочитала бумагу:
— «В нашей семье семеро детей и больная бабушка…»
На улице очередь к камере хранения вытянулась еще длиннее, стала бесконечной. Кеша долго брел вдоль нее. Стоял старик с рамой, плотно завернутой в газету и обвязанной веревочкой, — может, картина, а может, фотография близкого человека, которую надо было старику сберечь. Стояла девочка у чемодана, который ей не поднять и не подвинуть. Да очередь почти и не двигалась, а мать, верно, побежала пока в магазин, купить что-то к обеду. Этой заботы никто не отменил.
Кеша шагал и вглядывался в лица. А вдруг?
Шагах в пяти от него какой-то мужчина в шляпе, похоже, тот, что был в райсовете, окликнул женщину, распахнул руки и прижал ее к себе, как сокровище. Сначала молчал, а потом захохотал от счастья — вместо слез, что ли. Вот тебе и очередь! Тут встречались. И защемило в горле от радости за этого чудака в шляпе и от зависти.
— А вы кого ищете? — спросила Кешу женщина в кисейном платке.
— Знакомую с улицы Тополей.
— Сейчас я спрошу, — сказала женщина, в оба конца очереди тонко, голосисто крикнула по-узбекски и подождала. — Нет, с этой улицы никого.
И так понятно было — молчала очередь.
— А который час, вы не знаете? — спросила женщина.