— Юрочка! — голосисто уверяла она. — Вера! Мне вполне хватает моей пенсии! Не лишайте меня радости подарить вам чудо! Это счастье!
Но больше всего он был счастлив от любви к жене Вере. На земле жили другие женщины, но такой, как Вера, не было. Она не выступала на концертах художественной самодеятельности, не добивалась побед на олимпийских стадионах и не выбиралась депутатом районного Совета, она… просто была одна такая на всем белом свете!
Работала Вера в процедурном кабинете маленькой поликлиники, делая уколы в вены на руках (хотя для других уколов, в частности домашних, не брезговала и другими частями тела), и всем была знакома умная проворность ее рук. А когда Женька однажды спросил отца, а что тот делает, Нефедов привел сына на завод.
Сразу за проходной вдоль зеленой аллеи тянулась мощная бетонная стена, и на ней, поблескивая стеклом, висели фотографии почетных рабочих, старых усачей и веселых, еще безусых и будто бы поэтому легко смеющихся молодых. Он показал Женьке всех, знакомых и незнакомых, назвал по именам, ожидая, что Женьку переполнит уважение к этим людям. Но мальчик, задрав голову, заорал:
— Папа! А где ты?!
— Пойдем, — потянул Нефедов сына.
А Женька все не отходил от стены, искал папу и, топая ногами, кричал так громко, что проходивший мимо пожарник захохотал:
— Так, парень, дай папе прикурить!
Нефедов проворчал вдогонку:
— Прикурить! А еще пожарник…
Сейчас вспомнилось об этом, видно, потому, что Нефедов не испытал праздничного чувства, которое навещало его каждый день перед дверью дома. Расстроился, что Веры нет. Она всегда задерживалась в своей поликлинике, работавшей на час дольше завода, и, значит, он был обречен на одиночество, которое кажется особенно нетерпимым в час ожидания. Он должен был услышать от Веры ответ на вопрос, когда-нибудь беспременно мучивший каждого: «Что делать?»
Марья Андреевна, которой он рассказал обо всем в самых общих чертах, ответила с душевным и неподдельным чувством:
— Юрочка! Ты прости меня, но я могу сказать, что сделал бы твой папа. Он выпил бы рюмку водки с перцем.
Нефедов, сидевший за пустым обеденным столом в ожидании Веры, посмотрел на Марью Андреевну и, помяв пальцами нос, неожиданно попросил:
— Дайте мне рюмку водки! Хотя, как вы знаете, я в рот не беру…
— С перцем?
— Без…
Пока Марья Андреевна командовала у буфета, выкладывала на тарелку к одной рюмочке грибы и огурчик, Нефедов обвел глазами этот старинный буфет, похожий на домашнюю крепость, а потом и всю большую комнату. У высоченного оконного стекла, вжимаясь в него расплющенными пятнышками цветов, в деревянном бочонке на широком, как тротуар, подоконнике горел какой-то бессмертный, всегда цветущий куст. Маленько обшарпанный шкаф для одежды прикрывал чуть ли не всю стену напротив. Новенький, купленный года три назад Женькин диван обнаженно зеленел у третьей стены, словно попал сюда с витрины, а по углам две ширмы закрывали две постели — их с Верой и бабушкину.
Стало почему-то грустно — он не сразу понял почему, а через минуту догадался: в конце года ему обещали новую квартиру, сам Нерсесян в завкоме хлопнул по плечу и подмигнул, советуя: «Присматривай мебель!» А что, если он сейчас сойдется с директором завода лоб в лоб? Завод строил большущий новый дом, но претендентов на квартиры насчитывалось гораздо больше, чем было квартир…
«А, в конце концов, не одна эта машина в жизни, ну съезжу в совхоз, уломаю тамошнее начальство, авось! И больше не позволю себе такого! Ни-ког-да!»
Но, подумал он, если удастся уладить дело с одной этой машиной, то именно его и начнут посылать к заказчикам во всех других случаях и наметится какой-то нежелательный поворот в жизни. Ах, Охрименко, это он был виноват во всем, назвал директору его фамилию, и голос веселой девушки вытащил его из-под злополучной машины. Что бы ему не откликаться, а залезть поглубже! Может, и пронесло бы… Ну, где же Вера? И только он успел подумать об этом, как от двери раздался удивленный голос:
— Это что еще такое? Рюмочка! Грибочки! Марья Андреевна!
— Верочка, — повернулась Марья Андреевна к дверям, — если б ты знала, может быть, и не говорила бы так!
— Говорила бы! Живо, живо! — Вера сама подошла к столу, все убрала в буфет безжалостными руками, натренированными на уколах, от которых порой вздрагивали даже мужественные люди, и закрыла наглухо дверцы, а потом повернулась к мужу — Что случилось?
— Нерсесян… — сказал он. — Нет, Павел Семенович… Нет, Охрименко…
— Да ты не волнуйся, Юрочка, — успокоила Марья Андреевна. — Не спеши… Ты — все по порядку…
Вера молча присела и приготовилась слушать. А выслушав его сбивчивую жалобу, сказала:
— Это надо обдумать. Давайте после обеда… Я есть хочу.
И стала собирать на стол и отдавать Марье Андреевне распоряжения по поводу то ли позднего обеда, то ли раннего ужина, который надо разогреть, а Нефедов спросил:
— У нас есть лист бумаги? Представительней…
— Для чего тебе?
— Не могу ждать… Напишу, и все! — Нефедов улыбнулся. — И аппетит вернется…
— У Женьки, наверно, есть, — сказала Вера. — Для рисования… Белая, глянцевая… Устроит? — Она подошла к этажерке с книгами, порылась.
— Вера, ты тянешь… Давай любую!
Он вынул шариковый карандаш из пиджака и стал писать в тетради сына. Раза два выдирал и комкал листки, а Вера смотрела. Наконец он поднял на нее глаза:
— Слушай… «Директору завода сельскохозяйственного оборудования Семенчуку П. С. Прошу уволить меня по собственному желанию. Нефедов». Как?
Теперь Вера протянула руку, взяла лист и рывками разнесла его на четыре части, сердито приговаривая:
— Ни богу свечка, ни черту кочегара. Куда ты пойдешь с завода? Ты же его любишь больше, чем нас с Женькой.
— Я решение принял! Не поеду в совхоз!
— Пиши, — сказала она, вырвала из тетради чистую страницу и положила перед мужем. — Я буду диктовать.
Он снова взял в руки свой шариковый карандаш, приготовившись слушать и писать.
— Председателю завкома А. Г. Нерсесяну… — Вера, которая никогда не видела этого шумного, как летящий на всех парах локомотив, человека, давно знала его заочно из разговоров о квартире. — Написал? Прошу вас… Вас — с большой буквы… ходатайствовать перед дирекцией завода о предоставлении мне немедленного отпуска по состоянию здоровья.
Нефедов вылупил на нее глаза и вдруг взорвался:
— Какого еще отпуска?
— Немедленного!
Тогда он повращал белками и насупился:
— Какого здоровья, когда я как бык…
— Угу… Бык, с утра жующий валидол…
Теперь Нефедов заулыбался, лучезарно сияя все еще вытаращенными глазами.
— Какой валидол?
— Вынь! — строго велела Вера. — Из кармана… Не из того, из правого… Дай мне, — она взяла трубочку, нехотя вытащенную не ссутулившимся, а сгорбившимся Нефедовым, и отвинтила крышку. — Вот так! За два дня — почти пустая! А полная была. Молодец! — Потом выдернула такую же трубочку из кармашка своего платья. — У тебя — сердце, а я тоже вооружилась…
— Ты давно заметила?
— Второй месяц пошел. Все думала — кончишь свеклу сажать, тогда уж… Терпела, знала — тебя не переупрямить, хотя ты в чужих глазах и слабак! И правда, бываешь им, — Вера засмеялась.
— Так — отдыхать?
— А как же! Поведу тебя в свою поликлинику, сделают кардиограмму…
— Зачем?
— Для перестраховки. В заводскую потом пойдешь, возьмешь справку с круглой печатью. Проси у Нерсесяна путевку!
— А Женька?
— И Женьку — с собой! «Закончу машину, закончу машину»… Одну, другую… Ни разу вместе не отдыхали. Как будто на них свет клином сошелся!
Нефедов обрадовался было, однако неловко замотал головой.
— Вроде бегства получается… А?
— Чертежи возьмешь, готовальню и будешь там работать, позволяю…