— Ну, как же мы теперь? — спросила Вера, собирая в сумку остатки еды и посуду, чтобы вымыть где-то там, а здесь, эту Волгу, она пачкать не хотела.
— Очень просто! — ответил Аркадий Павлович. — До Верхнего Волгина — пешком, через пшеничные поля, а оттуда в три часа каждый день отправляется бензовоз до Свапуща. Я узнал у нашего шофера, с автобуса… Свапущ — на берегу озера, мы — на катер и к вечеру — дома. Еще до захода солнца.
— Какая прелесть! — воскликнула Вера, доказывая истину, что она, как женщина, определенных вещей не схватывает, а Женька с мужской сообразительностью спросил:
— Но ведь все трое в кабину бензовоза мы не сядем.
— Ах, да! — потускнела Вера.
— А я сверху, — ответил Аркадий Павлович.
— На бензовозе? — спросили Вера и Женька хором.
— Да! — засмеялся Аркадий Павлович. — Почти верхом!
— Что вы! Измажетесь. Упадете.
— Чепуха! — галантно возразил Аркадий Павлович. — Я пробовал! Сидишь — ногами в поручни — и держишь…
Он показал руками — так, как будто сжимал перед грудью винтовку или автомат.
— Где? — заторопился Женька. — Где пробовали?
— Там…
— На войне? — спросил Женька, предвкушая самый интересный рассказ, но Аркадий Павлович ограничился одним словом, командуя себе и всем:
— Вперед!
Пшеница за рощей лежала до горизонта, перекатываясь со склона на склон, слабо золотясь под солнечным небом, а в самой ее, как издали казалось, гуще темнели черные, прокопченные временем избы Верхнего Волгина.
А Нефедов начал день с того, что слушал, как поет Муслим Магомаев. На полках радиоотдела в районном универмаге блестели телевизоры всех систем, отполированные донельзя, теснились разные приемники и магнитофоны, и трудно было найти и выделить поющий, но Магомаев заливался вовсю, то трагически, то томительно-сладко.
Нефедов стоял рядом, у прилавка со спорттоварами, который углом примыкал к радиоотделу, и на обе секции была одна продавщица, крупная красавица с белой копной волос, в гладкой юбке, обливающей ее выпуклые богатства, и вязаной безрукавке. Сложив руки на груди, она пересмеивалась с молодым человеком, вертевшим в пальцах крохотную радиолампочку, и на спорттовары пока не обращала внимания.
Во всю стену за прилавком тянулись полки со спортивной одеждой, тапочками, тяжелыми мячами-медболами, как было начертано на картонке, прикнопленной над ними, боксерскими перчатками и кубками всех размеров и видов, как будто райцентр задумал во что бы то ни стало завоевать себе все рекорды на свете и кубки уже завез. А удочек не было…
Наклонившись, Нефедов еще раз обежал глазами весь прилавок. Под стеклом виднелись гантели, эспандеры, роликовые коньки, намордники и поводки для собак, а также перочинные ножи со штопорами, уже открытыми для привлечения покупателей.
— Гражданин! Вы будете что-нибудь брать?
Красавица, оказывается, перешла сюда, пока он смотрел, нагнувшись.
— А удочки у вас есть?
— Не видите, что ли?
— Не вижу.
— Значит, нету. Года еще не прошло, как запрет сняли!
— Когда же они будут?
— Я удочек не делаю.
— Как же быть? — машинально спросил ее Нефедов, и она ответила, демонстрируя торговый талант:
— Купите домино! Чем червей копать, сможете культурно проводить свободное время. Или нож со штопором. Солидный выбор.
— А зачем?
— Как хотите, — и величавая красавица вернулась к молодому человеку, который продолжал вертеть радиолампочку, а Магомаев все пел, и Нефедов услышал чье-то несдержанное восхищение:
— Ать, едри твою! Голосина!
Низенький старикашка в модной рубахе с «огурцами», появившийся у прилавка радиоотдела, поражался Магомаеву и, странно, подманивал Нефедова пальцами опущенной руки.
— Дал же бог! — вскрикнул он, когда Нефедов приблизился. — А тебе что, удочки нужно? Бамбук хочешь?
— Я… Вы… Ба… — задохнулся Нефедов.
— Выдь отседа и вертай направо по улице, — перебил старик, почесывая растрепанную бородку и пучки усов, растущих прямо из ноздрей. — Я догоню… От поет!
Затосковавший было Юрий Евгеньевич воспрянул духом и вылетел из универмага. Свернув направо, он впритруску побежал по улице. В просветах переулков уже стал открываться берег озера, густо, в два ряда, облепленный моторками. Юрий Евгеньевич сбавил шаг, боясь оглядываться, а сзади, с одышкой, зазвучал голос старикашки:
— Ты куды разбежался? Ну, заморил! Ракета! Не останавливайся, крой дале, однако не так шибко, быдто гуляючи…
Гуляючи, они стали договариваться.
— Есть у нас товар для вас! — сказал старикашка.
— А какие удочки? — спросил Нефедов.
— Бамбуковые, из Москвы. Складные. Шик-модерн!
— Беру! — не удержавшись, взвизгнул Нефедов.
— Пятерка за штуку, — предупредил старик. — И пять штук — махом!
А Нефедов ощупал карман своей клетчатой рубахи на груди и ответил без обиняков и рассуждений:
— Как раз!
Остановились у некрашеных ворот, и за ними тут же орудийным лаем начал исходить невидимый сторожевой пес.
— Кусается?
— А как же! Но ты не бойся, — утешил старик, видя, как топчется покупатель, пока сам он крутит ключ в калитке. — Не бойся, потому что днем пес на цепу.
Пес был великорослый и нервный, перебирал лапами у своей конуры в углу двора, вроде застоявшегося коня. А двор — чистый, с железным гаражом, который уютно обсели голуби, с козлами для пилки дров среди березовых поленьев, лежавших навалом. У крыльца устроился самовар на кирпичной подставке.
— Цыц! — приказал старикашка псу, который все еще гавкал душераздирающе. — А ты не двигайся, сынок. Замри! Оно и перестанет.
Нефедов замер возле самовара, и собака, брякнув цепью, действительно затихла. Он хотел было обтереть платком мокрую шею, но собака, вспрыгнув, сейчас же бахнула. Так и осталась шея невытертой.
Старикашка, скрывшийся в доме, долго не появлялся, и пришлось держать руку с платком на весу. Наконец он вынес на крыльцо удочки. Бамбуковые. Одна лучше другой. Под оглушительный лай пса Нефедов приблизился, с благодарной улыбкой протягивая старикашке двадцать пять рублей.
— Вы не знаете, как выручили меня, отец. Я вас расцелую! — сказал он старику и обнял его.
Пес разлаялся, и на крыльцо, пока Нефедов целовал старика, вышел дядька в майке-безрукавке, босой, с комочком волос под расплющенным носом, и спросил:
— А чего это оно разрывается, чудище? — и увидел Нефедова. — Я думал… покупатель ушел…
Договорил он уже вполсилы. Что-то неблагополучное в том, как они смотрели друг на друга, уловил старикашка и с упреком сказал:
— Васятка!
— Здравствуйте, Васятка… — первым пришел в себя от шока Нефедов. — Не узнаете?
— Кого?
— Меня. Я — Робинзон!
Васятка глянул на гостя сумрачней, из стороны в сторону подергал под носом волосяным пучком и прогудел:
— Если у вас не все дома, то не надо шутить.
— Позвольте! — сказал Нефедов и обратился к старикашке: — Понимаете, именно он отобрал у меня удочки. Назвался рыбнадзором и отобрал. И он же… то есть вы… мне же… за двадцать пять рублей. Ха-ха-ха!
Многократно отражаясь в самоваре, старикашка зализывал самокрутку:
— Уходи ты подобру-поздорову, милай. Удочек мы не покупаем, и напрасно ты их нам притащил.
— Еще ворованные небось, — фыркнул Васятка, а старик сказал:
— Мы себе ореховые удилища режем, бесплатно!
— Я их принес? — спросил Нефедов, тряся головой.
— А кто же?
— Когда?
— Сичас.
— Вы же сами меня назвали покупателем. Сичас, как вы говорите. Васятка!
— Папаша, вы слышали? — спросил Васятка старика.
— Не слышал. Помолиться могу.
— Топай! — с крыльца зарычал на Нефедова Васятка. — Еще и цена небось спекулянтская! Можем и в милицию заявить…