Можно было бы, конечно, встать и уйти, как все, но Леша остался. Он не спал две ночи и сидел в пустом зале, поставив локти на колени и уронив в широкие, пахнущие табаком и смолой ладони отяжелевшую голову. Рядом с ним, на скамье, в парусиновом чехле лежало ружье, которым его только что премировали.
Так он сидел, думая: «А, черт возьми, сейчас вскочу и уйду».
И не двигался с места.
Ему казалось, что он спит или вот-вот уснет, хотелось сползти со скамейки на пол, лечь и погрузиться в небытие, дающее свежесть, но он не позволял усталости осилить себя до конца.
В дальнем углу зала сильно скрипнула дверь. Леша поднял голову. Ласточкин стоял у двери и смотрел на него недоверчиво, недоуменно. Вдруг спросил с неожиданным участием:
— Больной?
— Нет, — ответил Леша, медленно вставая и нащупывая в кармане папироску.
Тогда Ласточкин вспылил, проговорил зло и быстро:
— А чего ж ты здесь рассиживаешься? Собрание давно кончилось. Ступай!
— Я знаю, что кончилось, — спокойно отозвался Леша, разминая пальцами папиросу.
— Выпил?
— И не выпил, — смаргивая сон с непослушных глаз, сказал Леша и сунул папиросу назад в карман. — Я вас жду, Григорий Ефимович.
— Меня? Приходи завтра в любое время, с девяти.
Грузная, двухметрового роста фигура Ласточкина колыхнулась и враскачку поплыла вдоль сдвинутых скамей и стульев к выходу из зала. Было слышно, как трудно и возбужденно дышал этот могучий человек с литыми плечами и выпяченным вперед животом.
— А я не директора треста ждал, — чуть погромче в спину ему сказал Леша.
И Ласточкин остановился, оглянулся, словно ударил Лешу быстрым взглядом крохотных глаз.
— А кого ты ждал?
— Рыбака, — через весь зал ответил Леша.
— Хоть и молодой, а чудной ты, парень, — буркнул Ласточкин, сдаваясь, сел на край скамьи и положил рядом изрядно заношенный портфель. — Иди сюда. Что тебе? Давай.
«Что им надо всем? — горько подумал он про себя. — Уж я ли не стараюсь?»
Вот он и кабинет свой сделал без приемной, без секретарши, дверь открывалась прямо в зал, где обычно сходились рыбаки и служащие, рабочие рыбных цехов в разгар путины. И штаб путины размещался в двух комнатах, примыкающих к этому простому залу, чуть похожему на сарай, но зато теплому и вместительному. И министр, бывало, приезжал на путину, останавливался только в кабинете Ласточкина, потому что под рукой было место, где можно было собрать народ с кораблей.
Всегда здесь шумели, в этом зале, курили, мешали работать. Новости с моря, споры о погоде, жалобы, указания сверху — все это тут сталкивалось в пеструю, бессонную, бестолковую и отважную рыбацкую единственно любимую жизнь.
Она всегда была рядом.
«Сам приучил. Теперь от этого никуда не денешься. Первый час ночи… А я сиди и слушай».
— Так что у тебя? — переспросил Ласточкин, когда Леша приблизился.
— Я сегодня в море тридцать тонн рыбы вывалил, — неторопливо, как мог, слово за словом обронил Леша.
— Тридцать? — Ласточкин пробуравил его живыми глазками из-под спутанных седых бровей. — А не врешь?
— На глаз мерил. — Леша снисходительно пожал острым плечом. — Может, и больше.
Ласточкину этот жест не понравился, он положил тяжелую руку на плечо Леши и попросил по-свойски:
— Не дури, парень. Иди-ка ты домой спать.
Только что в этом зале рыбаки бурно требовали, чтобы рыбу брали у них чуть ли не из сетей, на месте лова, в море. Чтобы Ласточкин присылал за рыбой посуду. И после собрания многие старые знакомцы набились в кабинет, долго еще орали и спорили об этих самых приемных базах или плавучих рыбницах, как их назвать, пропади они пропадом. Будто столько ловили рыбаки, что им трюмов собственных сейнеров не хватало. Совсем забарились! Так и ушли ни с чем, а вот этот паренек всех переждал.
— Спать я мог бы давно уйти, Григорий Ефимович!
— Что ты мне все Григорий Ефимович да Григорий Ефимович, будто я тебе родственник! — закричал Ласточкин. — Я тебя первый раз вижу. Ты кто такой?
— Бригадир. С «Ветерка».
— Вот как?! — не поверил Ласточкин и опять пригляделся к Леше. — Я в твои годы на дубах бычков таскал. У весла сидел, парень! А весла!.. Что за весла были! Как у Магеллана. Шесть метров длиной. А ты, значит, бригадир?
Он и горевал и удивлялся, а по толстому, набрякшему нездоровой багровостью лицу его текла этакая недобрая, с издевочкой, улыбка.
Леша почувствовал, как до боли сдавились и, наверно, побелели губы. Именно в такие минуты Дуся ласково говорила ему: «Остынь, Лешка!» Вероятно, гнев его сейчас выглядел предательски мальчишеским и поэтому смешным.
— Где ж ты рыбу поймал? — спросил Ласточкин.
— У Серых скал.
— И в море?
— В море, мятую, бросили погибать. Трюм забили, а в сетях еще рыба, а девать некуда. Ни баржи, ни того самого дуба, хотя бы и с веслами, на котором вы плавали. Я вас как рыбака хочу спросить: дело это?
Он опять вертел в руках папироску, и Ласточкин вынул спички и кинул на портфель.
— Кури. Ну, а если завтра ты не поймаешь? Я не стану за тобой посуду по морю гонять, щенок! Не буду ждать, гулять вокруг тебя, жечь казенные денежки. Хочешь, чтобы государство за тобой с ладошкой бегало?
— А если поймаю? — спросил Леша, бледнея.
— На берег привези. У меня машина — суну тебе в трюм рыбосос, быстро выкачаю, не задержу. Беги снова в море, лови еще. Или тебе к берегу ходить не хочется? Обслужи тебя в море, чтобы ты лежал на боку? Видно, лень вперед тебя родилась, парень.
— На берегу у меня жена, — ответил Леша. — На берег мне всегда радостно лишний разок сойти. Но ведь рыба-то не ждет.
— В путину надо работать двадцать пять часов! — что есть сил крикнул Ласточкин.
— В сутках-то — двадцать четыре, — отрезал Леша.
— А вы вставайте на час раньше!
— И что это такое, — с надменной усмешкой сказал Леша, — как постарше человек, так — кричать. Будто разговаривать разучились!
— Разве я кричал? — спросил Ласточкин. — Ты брось эти штуки. Брось! Не нервничай! Садись на мое место и действуй, вот тогда видно будет. А я поеду рыбу ловить. С охотой.
Он постучал себя большой пятерней по гулкой груди, а Леша, улыбаясь, покачал белобрысой головой:
— Нет, Григорий Ефимович, я вам своего места не уступлю. Честное слово.
— Занятная же ты личность, бригадир с «Ветерка», — задумчиво протянул Ласточкин. — Ты думаешь, это просто — трестом управлять? Причалы, механизмы, рыбные цеха на берегу, а берег-то на сотни километров, заводы, бумаги… Вы ловите рыбу, а я ее — соли, копти, храни, вывози.
— Не вы один…
— Я один! — перебил Ласточкин. — Вас-то много, а я один! И еще — «не кричи», дьявол ты разэдакий! Да мне некогда с тобой разговаривать, а кричу я быстро и понятно. Пока!
На улице моросило. Под узким козырьком подъезда захрустел чей-то дождевик, быстрая тень мелькнула и скрылась за афишной тумбой. Ласточкин окликнул грозно:
— Кто?
И покосился на фонарь, забрызганный дождевыми каплями, точно вынутый из воды. Тень выглянула и остановилась у щита с мокрым объявлением о состоявшемся уже собрании рыбаков.
— Дуся это, — прозвучал знакомый девичий голос.
— А тебе чего здесь надо?
— Ничего. Просто жду.
— Не меня, конечно, — грустно пошутил Ласточкин. Он оглянулся на дверь и шагнул в лужу здоровенным резиновым сапогом. И так пошел в шумную сырую темноту, прямо по лужам.
А Дуся, увидев того, кого она ждала, побежала, прижалась, накрыла его краем своего плаща и прошептала:
— Ты с ним о квартире говорил, Лешка?
— Нет.
— А я думала — о квартире. Опять нет. О чем же? Рассказывай, чего ты у него добился?
— Ничего.
— А чего просил?
— Это совсем не важно.
— А какое у него было выражение лица?
— Выражения лица у него не было. Все выражение у него жиром заплыло.
— Какой ты злой!