— Какая женщина?
— Которую он, вероятно, любит…
— Папа? — давясь, прошептал он, спустил ноги с кресла и наклонился, весь подался к ней, оторвавшись от спинки.
— Успокойся, — сказала мать.
— Чепуха какая-то! — крикнул он, забыв об Акимке. — Кто тебе сказал?
— Не важно.
— Важно! Вранье!
— Нет, Игорь… Прости меня, что я тебе… Мне не с кем больше… У меня никого…
— Не верю.
Он развел своими длинными руками. Потом долго сидел молча, так долго, что стало слышно, как монотонно капает вода из крана на кухне.
— Кран течет, — обронила мать.
— Посмотреть, починить?
— Не надо.
— Я же уеду!
— Вызову водопроводчика…
— Мама!
Они опять посидели молча. Из кухни доносилось: кап, кап, кап…
— Отец тебя любит, всегда о тебе помнит… Из-под Оренбурга привез редкий платок… Из тайги мех, эту лису. Из Бухары пиалу… и поднос.
Она слабо кивала головой, а смотрела куда-то мимо него, как слепая. Вскочив, он схватил мать за плечи и стал трясти.
— Я убью ее! Это… — сдавленный голос его оборвался, а она подняла на сына прозревшие глаза и посмотрела на дверь.
— Не кричи!
Игорь рухнул в кресло, как будто его неожиданно ударили.
— Это жизнь, — сказала она. — То Шилка… То Каракумы… Год, два, десять. Там, далеко, его работа, сложности, и нужен кто-то близкий, а я тут, где вы… Вас ведь не оставишь…
Он вдруг почувствовал, что все правда, так быстро и осмысленно она сказала свои слова, так давно думала и знала, наверно…
— Мы виноваты?
— Игорь!
— Ты виновата? Стирала, кормила нас с Акимкой, а сама… Так и недоучилась…
— Игорь!
— Бабушка виновата, что умерла, не дождавшись, пока мы вырастем?
— Я не то хотела сказать.
— А что ты хотела сказать?
— Я хотела сказать тебе, что, если ты обидишь отца или ее…
— Кого? Эту…
— Да! — отозвалась она незнакомо. — Да, Игорь. Я приказываю тебе. Не смей.
— Но, мама…
— Я сама поехала бы… Но не могу.
— Из-за Акимки, конечно?
— Не могу! Ты меня понял, Игорь?
Вдруг его озарило.
— Ты о ней думаешь, а она о тебе думала?
— Игорь!
— Девка, девка, девка! Конечно, девка!
— Ты оскорбляешь отца!
— Зачем ты посылаешь меня туда?
— Привези его.
— Ты боишься, что он не приедет? Из-за нее?
— Нет, Игорь. Из-за ног.
— Неправда! Не обманывай себя, мама! Боишься, что он останется с ней. Ну и пусть! Пусть! Пусть!
— Как пусть? — еле слышно прошептала она, и глаза ее стали большими.
И он сказал вставая:
— Не посылай меня к нему. — Он обнял мать и прижался к ней, сев рядом и ткнувшись носом в ее крашеные, чтобы скрыть седину, волосы, — она была ему до плеча. — Не посылай!
— Куда тебя посылают? — сонным голосом спросил Акимка в дверях.
— Иди сейчас же спать, — сказала мать, но он уж давно привык не обращать внимания на ее распоряжения.
— Закрываетесь, фантомасы? Интересно, что за тайна?
— Папа возвращается, — сказала мать.
— Ух! — вздохнул Акимка и захлопал веками. — Черт возьми! Надо подогнать алгебру и записаться в бассейн.
— Успеешь, — мрачно заметил Игорь с усмешкой.
— А тебя куда посылают, Федя?
Вот такая дурацкая манера развилась в компании его ребят — называть всех одним именем — Федя.
— За папой, — терпеливо объяснила мать. — У папы больные ноги… Он не выйдет из поезда даже за сигаретами.
— И ботанику, — вспомнил не к месту Акимка. — Всадила двойку ботаничка.
— Когда? — испугалась мать.
— Вчера.
— За что?
— За флору, за что… Спросила — флора пустыни. Я сказал — кактусы. А еще?
— А ты? — мать нервничала и сердилась.
— Флора-помидора, — проворчал Акимка.
— Почему же ты ничего не сказал про новую двойку?
— Тебя дома не было. Я исправлю.
— Да ты хоть рад, что отец возвращается? — не сдержался Игорь.
— Хоть!
— Что-то по тебе не видно.
— Это знаешь почему? Потому что внутренняя жизнь человека невидима, — сказал Акимка, по очереди подмигивая разными глазами матери и брату.
— Дурак, — сказал Игорь.
— Не ругайтесь, — попросила мать.
У нее опять потекли слезы, и Акимка испугался:
— А чего ты плачешь?
Она засмеялась и ответила так весело, что Игорь даже вздрогнул:
— От радости!
Платформа была асфальтовая, выгоревшая почти добела, с черными заплатками, похожими на лужи. К ней лепились палатки «Воды — соки» — с банками компота на полках, «Пирожки» — с пустотой за стеклом и еще какие-то. Между маленьким зданьицем вокзала, у которого, как в старинных кинофильмах, висел колокол, и уборной с каменными крыльями, помеченными буквами «М» и «Ж», торчала круглая будка «Союзпечати». Возле нее темнела кривоногая скамейка с двумя урнами по бокам, важными, как архитектурные памятники.
Вечерело. Палатки закрылись наглухо, едва дернулись и покатили дальше вагоны. Через минуту вокруг не чувствовалось никакой жизни, будто поезд увез ее. Только тихо блестели рельсы…
На втором пути стоял товарный состав с красными вагонами, исписанными мелом.
За вокзалом начиналась степь — тоже пустота, голубоватая, скорее, серая. Игорь стоял и не знал, куда идти. Что-то еще удивляло его, и он не сразу сообразил: пение птиц. Не было видно по сторонам ни одного дерева, а птицы заливались.
Как же отсюда добраться до Отрадного? Даже спросить не у кого. Игорь бросил на скамейку баул и сел. У будки «Союзпечати» возникли три фигуры в широких штанах и трикотажных теннисках, разложили на прилавке помидоры, поставили бутылку. Игорь вскочил, чтобы подойти к ним, но один сам повернулся к нему и свистнул.
— Эй, банки нет?
— Чего?
— Посуды?
— Зачем?
Дядька махнул на него рукой и перебросил в другой угол рта сигарету, которая висюлькой болталась на губе. Игорь подошел и почему-то спросил:
— Откуда птицы?
— С неба, — ответил один, самый грузный.
Игорь поднял вверх глаза: небо было чистое и пустое, пробитое золотистым светом.
Дядьки захохотали, по очереди запрокидывая над открытыми ртами бутылку. Смотреть противно…
— А ты откуда?
— Из Москвы.
На него глянули все трое, и один взял под козырек и сказал:
— Привет!
— Как попасть в Отрадное?
— Бегом.
— Автобус уже не ходит?
— Не Москва.
— А попутная?
— Работа кончилась.
Игорь снова поставил на скамейку баул, вытащил остатки домашнего провианта в целлофановом пакете и взялся за куриное крылышко с ватрушкой. Не очень шло заедать курицу сладким творогом, но ему было все равно. В то памятное и нежданное после бессонной ночи утро думал позвонить с вокзала товарищу, чтобы тот предупредил Катю о его отъезде — не позвонил. Забыл, хотя приехал специально за двадцать минут до отхода поезда, и бродил по платформе, и топтался у вагонной подножки. Спросили дядьки посуду — не понял, какую и зачем, а ведь у него в бауле была чашка.
До него донеслось:
— Твое здоровье, москвич!
Залязгал, дернулся с места и поплыл пока неторопливо товарный состав. Он отъехал, как занавес, и открыл перед глазами пять-шесть одинаковых домиков с подсолнухами, огородными грядками, цветами. Цветы тоже были одинаковые — золотые. С крыш высоко взлетали тонкие мачты радиоантенн. За домиками уходила вдаль такая же ровная, как мачта, дорога, а возле одного домика стояла полуторка.
— Эй! — окликнул Игоря дядька, на губе которого болталась новая сигарета. — А вон полуторка из экспедиции. Они в Отрадном стоят.