— Не такой, как все, — прибавила хозяйка и поманила рукой Настю, даже не рукой, а одной ладошкой, одними пальцами… — Это спальня.
В деревянных спинках кроватей, как в темных зеркалах, проплыли отражения Насти большой и Насти маленькой.
— Здесь форточку весь день держать открытой, — учила первая. — В любую погоду. Гулять мужу некогда, а он уважает свежий воздух.
— В деревне бы ему жить! — осторожно сказала Настя, улыбаясь, потому что хозяйка улыбалась; и вдруг вспомнилась дорога на ферму, вдоль которой качались белые ромашки в ладонь, и то место на пригорке, где иной раз, в свободную минуту, она присаживалась отдохнуть под березой — вольный вид открывался отсюда на их речку и на поля, поднимавшиеся вверх, до середины неба, а за полями ободом еще темнел лес.
Хозяйка сошла вниз, отвела занавес от большой двери у вешалки. Настя шагнула под руку хозяйки и попала не в комнату, а в целую залу с круглым столом. На столе стояла ваза с цветами, и сама она вся сверкала разноцветно, пятнами, как букет. Проходя мимо, Настя задержала на ней взгляд: не разбить бы когда! На стене напротив висела картина — голая женщина поправляла волосы, закинув руку на затылок. Настя подумала о ней тоже по-деловому: тряпкой вытирать, что ли?
На полу лежал такой коврище, каких, казалось Насте, вообще не бывает, а все равно не хватало его до тумбочки с телевизором.
— Ковер чистится пылесосом, — сказала хозяйка.
— Сумею.
Что ж, уж Настя не слышала про пылесос, что ли? В руках не держала, а слышать слышала. Она вдруг расхрабрилась. Сил-то ей не занимать. Была же тут какая-то Варя, тоже не все, поди, умела сначала, а вот научилась.
Восемь лет прожила тут. И замуж вышла. Хозяйка добром ее вспоминает… Вот стоят непонятные розовые колпачки на золоченых ножках врастопыр. Настя заглянула под колпаки — там лампочки. Электричество. Вот и все. Она так расхрабрилась, что у нее щеки запунцовели. И она это почувствовала и сказала, чтобы отвлечь внимание хозяйки:
— Я музыку люблю. Дома по радио все слушаю, слушаю, пока не усну.
— Ну, музыку и у нас можно слушать, — сказала Анастасия Павловна, — но командовать этим буду я. Ладно?
Она говорила с ней как с подругой, и у Насти еще сильней зажгло щеки.
— Я все буду слушать, что вы говорите.
— Тогда у нас дело пойдет на лад…
С улицы доносился шум дождя, но здесь, рядом с Анастасией Павловной, ей, маленькой Насте, стало тепло. И все-то ей нравилось в хозяйке — и голос, и виток волос за ухом, и мягкая зелень халата. А хозяйка вдруг засмеялась и назвала плату. Забыли! И Настя радостно удивилась — да в колхозе счетовод столько же получает, а горбит с утра до ночи.
— И еда, — прибавила хозяйка.
Ну вот, и еда! Была бы верующая, подумала, что это мама за нее у бога попросила не давать дочку в обиду, и бог сказал: не дам, пусть только не ленится и слушается, старается, и все пойдет хорошо…
— Я покажу вам кухню! Настя!
И по тому, как громко прозвучал знакомый голос, Настя поняла, что, может быть, хозяйка не первый раз звала ее, и спросила:
— А дети?
— А детей у нас нет, — сказала Анастасия Павловна.
— Нет, так будут! — развеселилась Настя, и хозяйка рассмеялась:
— Ой уж! Я старая!
— Старая! Совсем старая! — рассмеялась и Настя. — Молодая!
Анастасии Павловне на вид и тридцати не было. От несчастья какого без детей, что ли? Так ведь муж сам необыкновенный доктор… И зачем же ей домработница, если без детей? Здоровая, крепкая… и добрая. Только бы и рожать детей, пока не поздно, радоваться.
Хозяйка провела ее в светлую кухню и по дороге показала еще одну дверь, за которой Григорий Михайлович принимал сейчас больного.
— Дома? — от неожиданности шепотом спросила Настя.
— Иногда он принимает дома. Там своя прихожая и свой вход со двора. Утром покажу.
— Нет, он дома… Григорий Михайлович? — поправилась Настя.
— Не робейте. Он хороший человек.
Они снова вышли в прихожую, где на вешалке висело черное мокрое пальто с кошелкой, прикрытой платком, и стояли под мягкой скамеечкой промокшие ботинки. Настя увидела их и подумала, что на них еще деревенская грязь. И есть вдруг захотелось. Сегодня кормить ее еще не за что, не заработала, так ведь яйца привезла, и можно чего-нибудь купить на отцовские деньги…
Настя стояла перед высоким зеркалом и смотрела на себя: худенькая девочка в коричневом платье, так и не доношенном в школу, в желтых чулках. Дома у них было зеркало на комоде, буквой О, высотой в локоть, с вмятинками по канту, и в них от солнечного луча горела радуга и даже бросала брызги на стену. В то зеркало теперь смотрится Клаша Еремина. Пусть. В том зеркале так себя не увидишь.
— Вы согласны, Настенька?
— Да что это вы меня все выкаете? Неудобно прямо! Видите, какая я…
— Гриша, домработница новая…
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, — ответила Настя и медленно оглянулась.
На лестнице стоял мужчина с большим серо-белым рыхлым лицом, она никак не могла рассмотреть, какое это лицо, глаза какие. Туманилось оно. От страха, что ли, в глазах у нее плыло.
— Между прочим, тоже Настей зовут, — договорила хозяйка.
— Значит, она будет главная Настя, — тихонько ответил мужчина на лестнице и кашлянул.
Он, похоже, уже побывал в своем кабинете наверху и вышел оттуда, чтобы посмотреть на Настю. Вот он — старый… Потому и детей нет… А просторно, хоть пятерых заводи, хоть больше.
— А жить будешь вот здесь. Свой уголок, — сказала Анастасия Павловна.
Место под лестницей было зашито восковыми досками, натертыми до блеска. Раньше Настя и не заметила, что в этой блестящей стеночке есть дверца. Хозяйка открыла ее, и туда заглянули вместе. Вдвоем было не войти. Хозяйка протянула руку, с громким щелчком зажгла лампочку, приделанную к косому потолку, падающему так круто, что в рост можно было стоять только в ногах кровати. Стало видно эту узенькую кровать и тумбочку с чурбачком под одной ножкой, а возле нее, на голом полу, аккуратненько поставленные тапки, будто бы детские. У Вари, значит, была маленькая нога.
Хозяйка потушила свет и отошла, а Настя только об одном хотела спросить: «Как же так, под лестницей, без окна?» Но не спросила. Ей стало не по себе, хоть сквозь землю провались, она услышала, как екает сердце, села на скамеечку и принялась быстро напяливать ботинки.
— Не нравится? — удивилась хозяйка.
Мужчина на лестнице неловко полуразвел руками и громко вобрал в себя воздух:
— Такой порядок в доме — не мы его завели. Тут всегда домработницы жили.
Он пошел по лестнице наверх. И лестница заскрипела, хоть ступеньки по шагам считай. Так и будет над головой? Год? Два? А вдруг все восемь лет?
— Зимой мы прибавляем за котел, — сказала хозяйка. — Зимой топим. У нас свой котел…
Настя обувалась. Грязь на ботинках опять напомнила сельскую дорогу.
— До свиданья, — шепнула Настя, взяла в руки кошелку и толкнулась в дверь.
Да что же это она делала, она и сама не понимала, дурища! Ребристое колесико на плахе замка не поддавалось.
— А где же ты хотела? — усмехнулась хозяйка и открыла дверь.
Настя не ответила, а на улице остановилась под деревом и взялась за него рукой. Ладонь коснулась мшистой и жесткой коры. Сквозь редкую еще крону пролетали рваные струи, пахнущие летом.
Шелестело в ветвях, дождь прибавлял. Еще не дождь, но уже и не дождик. Шумел вовсю.
Снова хотелось реветь, и голова кружилась оттого, что не ела, как приехала, а вспоминались детские припевки. Люди пробегали мимо.
Настя отчаянно ругала себя: «Ненормальная! Что же, тебе в кабинете стелить, что ли? Может, человек ночью работает? Думает, кого как лечить. Или на диване внизу, где телевизор? Ой, Настя! Не найдешь лучше места. И насчет котла не спросила, сколько приплачивают…»
Можно бы и стоять и стоять под деревом, но надо же было идти куда-то.