Попробуй он тогда заикнись об этих проклятых линзах — ему бы живо сосчитали миллионы, уже истраченные на Лыжу. И напомнили бы о трубопроводах, проложенных к Лыже. И о барачном городке на Лыже. И о той именитой премии, которую он получил за Лыжу. Его бы просто не стали слушать. Или прогнали взашей. Или того хуже. В ту пору не шибко миндальничали.
Но ведь это было еще в пятидесятом. Почти десять лет назад. Вечность… И все эти десять лет разведка продолжала сидеть на Лыжской гряде. Грызла камень.
А он продолжал молчать. Теперь он уже молчал потому, что смолчал раньше. Ему не хотелось признаваться в том, что он однажды спасовал перед обстоятельствами, которые были сильнее его. А когда изменились обстоятельства, ему уже не хотелось чувствовать себя связанным с ними. Его, хохловская, чистоплотность не могла вынести самого ощущения замаранности.
Но, черт побери, он совершенно искренне верил, что в один прекрасный день его упорство вознаградится, случится чудо, придет удача — ведь он был удачлив в жизни. И новый нефтяной фонтан на Лыже спишет все провалы, окупит все мытарства, заставит умолкнуть всех злопыхателей…
Вчера этой надежде пришел конец. Все кончилось крахом. Для него.
И стократ обидней, что прежнее предъявило ему счет именно теперь, когда вроде бы уже никто не платит по старым счетам, либо расплатившись, либо увильнув от долгов. Когда жизнь вошла в колею и люди стали отвыкать от свирепой тряски…
Вот хотя бы она, его соседка по скамье. Как быстро ей удалось оправиться от всех невзгод, выпавших на ее долю. И наверстать упущенное. Даже с лихвой. И вот теперь она может торжествовать, побывав на Вукве. И почитывать на досуге стишки. И тешить себя тем, что помнит добро и не помнит зла. И даже с бабьим великодушием пожалеть Сталина, у которого, оказывается, не было одеяла…
Платон Андреевич почувствовал, как в нем зашевелилась раздражительная стариковская зависть к этой чересчур спокойной и слишком уверенной женщине, сидевшей рядом с ним.
Но он подавил в себе это неджентльменское чувство.
Ему следует быть благодарным. У него не так уж много друзей. А теперь, судя по всему, будет и того меньше.
— Я действительно намерен уйти, — сказал Хохлов. И пояснил: — Не совсем, конечно, а так, в сторонку. Нужно освободить дорогу тем, кто помоложе. Пускай дерзают!
— Нет, — покачала она головой. — То есть я с вами не спорю — пусть идут молодые. Да они и идут, и жмут, и их, слава богу, много… — Она перебила сама себя, справилась озабоченно: — Платон Андреевич, а я какая? Я молодая?
— Безусловно, — заверил он.
— Ну вот, тем более. Значит, у меня есть право поучать вас от имени молодых… Понимаете, есть такая штука — опыт. Мы прожили особое время, и это чему-то научило — не всех, правда, но я сейчас не о них. Нужно работать. У вас… у нас теперь есть Югыд, есть Вуква, большая северная нефть — теперь она есть… Не вешайте носа, Хохлов, — это вам не идет!
Платон Андреевич колебался. Он все никак не мог набраться решимости — за все эти дни, что они провели рядом, — задать ей вопрос, который, конечно же, задать следовало даже из приличия. А ему это и на самом деле было небезразлично.
Он счел момент подходящим: она была сердечна с ним и безусловно искренна.
— Нина, как вы поживаете? — спросил Хохлов.
— Поживаю?.. А вы знаете анекдот? — Она уклонялась от ответа. — Кто такой зануда? Это человек, которого спрашивают: «Как вы поживаете?», и он начинает рассказывать…
— Смешно. Но я спросил всерьез.
— Как я поживаю?..
Опять ее каучуковый ботинок занялся кустиком голубики.
— Хорошо, Платон Андреевич. Докторская — это вам известно. Геолиздат заказал мне новую книгу — большую, двадцать листов. Пишу… Мне дали новую квартиру, на Заневском проспекте. Отдельную.
Опять тот вечер. Лепной круг на потолке… нет, полукружие — круг, рассеченный стеной…
— Коллектив в институте хороший. Знаете, есть такие люди… — Нина помолчала. Потом повернула к нему лицо — открыто и отважно: — Ну, словом… я одна.
Глаза ее за стеклами — серые — были огромней прежнего.
— Но это ничего. Это бывает написано на роду. Что поделаешь.
Хохлов мял в руках свою кепку — пытался засунуть козырек внутрь.
— Платон Андреевич. — Она придвинулась к нему тесней, интимней. — Послушайте, будьте человеком… Напишите предисловие к моей книжке. По знакомству, по блату, ладно? Там, в издательстве, ошалеют от радости… Напишете?
— Ну что ж, — польщенно улыбнулся Хохлов, — если это…