Девочки, девочки! Знаете что? Мы на всю эту неделю во вторую смену!
— Почему?
— Потому что Антонина Петровна на всю неделю заболела!
— А кто же с нами будет?
— Елена Васильевна!
— Ну, уж с ней-то я бы и в третью смену!
— Теперь, девочки, первый «А» не будет задаваться, что только у них Елена Васильевна! Она теперь и наша!
Елена Васильевна спрашивала, сколько будет, если к семи прибавить пять, а от десяти отнять два.
Девочки поднимали руки.
Руки так и шевелились над классом.
Поднимали руки даже те, кто говорил, что шесть и девять — четырнадцать: лишь бы потом хвастаться, что они тоже отвечали Елене Васильевне.
А Леля вся дрожала от желания поднять руку.
Ну вот сейчас… Ну вот следующий раз она поднимет обязательно… Десять и десять…
— Девятнадцать! — пропищала маленькая Туся Лопатина.
И все засмеялись. Опять зашевелились руки — справа, слева, с передних парт и с боковых.
Елена Васильевна улыбнулась своей милой, невеселой улыбкой.
— А вот и не девятнадцать! Кто знает — сколько?
— Двадцать! — крикнула Соня Скворцова.
— Правильно.
Послышался звонок. Девочки окружили Елену Васильевну. Самые смелые проводили ее по всему коридору до дверей учительской.
Следующий урок был русский.
Елена Васильевна писала на доске.
— Кто хочет прочесть?
И опять поднимались руки.
Некоторые девочки почти не умели читать, а все-таки вставали и говорили громкими голосами.
Леля знала, что она может прочесть совсем хорошо.
Но она никак не могла решиться. Она могла только блаженствовать и страдать, любоваться тонкой рукой и красивыми белыми буквами. Они так твердо и ровно ложились по красным линейкам на черную доску.
Елена Васильевна написала целую длинную фразу.
Опять зашевелились руки.
А Лелины были тяжелые и не поднимались.
— А ну-ка ты, кудрявенькая, прочти! Нет, ты, ты. Как тебя зовут?
— Оля Морозова.
Леля встала и прочла громким, не своим, дрожащим от волнения голосом.
Да как ты хорошо читаешь! Молодец!
Леля не знала, садиться ей или стоять.
Елена хотела сказать: «Ну, садись», — и не могла…
Не было класса. Не было детей. Ничего не было кругом. Все было как туман.
Тоненькая девочка с темными кудряшками смотрела на нее глазами Всеволода.
Робкая преданность и любовь в этих глазах.
Так было давно… когда он ходил за забором вокруг дачи, не решался зайти, смущался и радовался, если его замечали. Восемь лет тому назад…
Елена знала, что, когда она подойдет к парте, глаза опустятся.
Леля опустила глаза.
Очарование прошло.
Елена опять увидела класс и темноволосую девочку в коричневом платье.
А в классе было так тихо, что все слышали, как упал лист бумаги с парты, — Елена оперлась на нее.
Леля нагнулась поднять и посмотрела еще раз.
Но теперь в этом взгляде был испуг.
Что с Еленой Васильевной?.. Что случилось?..
И с таким же испуганным недоумением смотрели все сорок девочек в классе.
Елена отошла к окну. Внутренняя рама была открыта, в стекле одинаковым белым пятном мелькнули волосы и лицо.
Нет, так нельзя. Надо взять себя в руки.
Неужели будет опять, как в сорок третьем году, когда она пугала детей, останавливая их на улице, — в каждой маленькой девочке ей мерещилась Леля.
Елена повернулась опять к девочкам и сказала почти совсем спокойным голосом, только холодные бескровные губы шевелились с трудом:
— Ты хорошо читаешь, Оля. Кто тебя научил читать?
— Папа.
— А кто твой папа? Ведь я же вас, девочки, совсем еще не знаю. Давайте будем знакомиться. Вот Оля Морозова расскажет нам про себя.
Леля уже успокоилась немного и рассказала, кто ее папа и мама и как их зовут, прибавила даже, что есть Татка.
— Ты что же, всегда в Москве жила?
— Да, в Москве. А только сначала в эвакуации.
— И уезжала с мамой и с папой?
— Да… А Татки тогда еще не было.
Елена отвернулась к доске, чтобы не видеть этих глаз.
Стала писать, почти бессознательно, слова из букваря, которые первые пришли в голову:
— Рама, Рома, дом, лом.
Девочки удивились — они только в начале месяца читали такое простое.
Но так как Леля еще стояла, она прочла старательно и громко:
— Рама, Рома, дом, вом.