— Минуточку, минуточку, — вмешался Агронски. — Майк, в антропологии я ни уха, ни рыла и нить как-то утерял. Что там святой отец говорил о смешанном лесе, я еще более или менее понял, а вот дальше… Как оно, правда?
— По-моему, да, — медленно проговорил Микелис. — Другое дело, можно еще поспорить, что все это означает — и означает ли вообще. Продолжай, Рамон.
— Продолжаю; до конца еще далеко. Значит, мы говорили о планете — и о литианах. О, про литиан можно говорить долго. Пока что я пересказывал только самые очевидные факты. И можно упомянуть еще множество не менее очевидных. Ни наций, ни территориальных конфликтов у литиан нет и в помине; хотя, если взглянуть на карту — все эти мелкие материки и архипелаги, разнесенные на тысячи миль, — совершенно очевидно, что без конфликтов тут ну никак не могло обойтись. И эмоции, и страсти у литиан есть — но на иррациональные поступки они их никогда не толкают. Язык — один, всеобщий, и так было всегда, что опять же невозможно из географических соображений. Все на планете — большое и малое — сосуществует с литианами в гармонии. Короче, такого просто быть не может — тем не менее есть… Майк, ты говорил, что литиане — это образец того, как людям следовало бы себя вести; я пойду дальше и скажу, что когда-то люди так себя и вели — в Раю, до грехопадения. Более того, в качестве примера литиане для нас абсолютно бесполезны, потому что до самого Второго пришествия подражать их поведению сумеет ничтожно малая доля населения Земли. Люди, в отличие от литиан, несут печать некоего врожденного несовершенства — первородного греха, если угодно — и, сколько тысячелетий уже ни лезем из кожи вон, от идеала нашего мы дальше, чем когда бы то ни было; литиане же от своего и не отклонялись… И не позволяйте себе забыть хоть на мгновение, что идеалы эти на обеих планетах совпадают. Невероятно, но факт… А вот еще один небезынтересный факт. Причем именно факт, как его ни интерпретируй. Литианин — существо логическое. В отличие от самого последнего из землян, у него нет ни богов, ни мифов, ни легенд. Он не верит в сверхъестественное — или, на нынешнем варварском жаргоне, в «паранормальное». У него нет традиций. Для него нет табу. Он ни во что не верует — кроме безличной уверенности в том, что народ его способен к бесконечному самосовершенствованию. Он рационален, как машина. Единственное, чем литианин отличается от какого-нибудь органического компьютера, — тем, что придерживается норм морали… А это, заметьте, совершенно иррационально. Мораль всегда основывается на некоем наборе предпосылок, изначально «дарованных» аксиом — хотя в постулате о Дарителе литианин как раз и не нуждается. Штекса, например, верит в неприкосновенность индивидуума. А почему? Логическим путем к такой предпосылке никак не придешь. Это аксиома. Или: Штекса верит в право на юридическую защиту, в равенство всех перед законом. Почему? Действовать рационально можно, исходя из предпосылки, но чисто логически додуматься до самой предпосылки… Аксиомы не выводятся. Если предположить, допустим, что ответственность перед законом должна быть разной, в зависимости, там, от возраста или семейного положения, можно как-то рационально поступать, исходя из этого, — но чисто логически к самой предпосылке не прийти… Начинается-то обычно с убеждения: «Я верю, что все люди должны быть равны перед законом». Это изъявление веры, и не более того. Но вся литианская цивилизация построена так, будто можно, основываясь на чистом разуме, дойти до основных аксиом христианства и всей нашей земной западной цивилизации — в то время, как очевидно, что это невозможно. Что для одного рационалиста аксиома, для другого сущее безумие.
— Аксиома и есть аксиома, — пробурчал Кливер. — Аксиомы не происходят от веры, аксиомы вообще ниоткуда не происходят. Они самоочевидны — это и есть определение аксиомы.
— Так было, пока физики не разнесли это определение в пух и прах, — сказал Руис-Санчес с каким-то злорадным удовлетворением. — Есть аксиома, что через точку можно провести только одну прямую, параллельную данной. Может, это и самоочевидно, но неверно — так ведь? Также самоочевидно, будто материя тверда. Давай, Пол, ты же физик; пни камень и скажи: «Сим опровергаю епископа Беркли»[16].
16