Нет нужды рассказывать вам о перелете. Меня укачало, я чувствовал себя дико несчастным, несмотря на отличное поведение нашей машины и ее новых шести моторов. Наверняка точно так же себя ощущал бы палач, направляющийся к месту казни; я готов был молиться Богу, чтоб Он снова сделал меня мальчишкой, у которого нет никаких забот, кроме страха перед выступлением в дискуссионном кружке или соревнованиями по легкой атлетике. Когда мы подлетали к Шотландии, я понял, что вокруг нас разыгралось небольшое сражение, но ничего не увидел, так как иллюминаторы салона были плотно зашторены. Наш пилот-капитан игнорировал бой и посадил свою машину на совершенно темный аэродром, пользуясь, я полагаю, лучом радара, хотя точно мне это не известно, да и, откровенно говоря, не очень-то интересовало.
Затем огни снаружи зажглись, и я увидел, что мы находимся в подземном ангаре.
Из самолета я не вышел. Явился командующий, чтобы пригласить меня в свой дом в качестве гостя. Я решительно покачал головой.
— Я останусь тут, — сказал я. — Таков приказ. Вам надлежит рассматривать эту машину как часть территории Соединенных Штатов.
Мне показалось, что командующий готов вспылить, но он все же согласился на компромисс — поужинал со мной на борту.
На следующий день сложилась еще более деликатная ситуация. Я получил распоряжение явиться на королевскую аудиенцию. Но у меня были свои инструкции, и я их твердо придерживался. Я должен был, в буквальном смысле, сидеть на своем грузе «пыли» до тех пор, пока президент не скажет мне, как с ней поступить. Позднее в тот же день меня посетил некий член парламента — никто вслух не признался, что это был премьер-министр. Вместе с ним явился какой-то мистер Виндзор. Говорил преимущественно «член парламента», а я лишь отвечал на его вопросы. Другой гость по большей части молчал, а если и говорил, то медленно и с каким-то усилием. Но о нем у меня сложилось очень благоприятное впечатление. Он показался мне человеком, несущим почти неподъемное для него бремя, но делающего это с гордым мужеством.
А потом начался самый томительный и, казалось, бесконечно долгий период моей жизни. Фактически он продолжался всего лишь немногим больше недели, но каждая ее минута походила нате невероятно насыщенные переживаниями мгновения, которые предшествуют неизбежной автомобильной катастрофе. Президент тянул время, стараясь избежать необходимости применить «пыль». Он провел две телевизионные встречи с новым фюрером. Президент свободно говорил по-немецки, что, казалось, должно было помочь делу. Он трижды обращался ко всем воюющим нациям, хотя сомнительно, чтобы на континенте его услышало много народу, учитывая те полицейские правила, которые там действовали в это время.
Для посла рейха организовали специальный показ результатов применения «пыли». Его прокатили на самолете над безлюдной полосой западной прерии, чтобы он убедился, что сделало единственное опыление со стадом бычков. Это должно было произвести на него впечатление, и полагаю, так оно и случилось — никто не мог бы остаться равнодушным после подобного зрелища; впрочем, какой доклад он отправил своему лидеру, мы так никогда и не узнали.
За этот период ожидания Британские острова неоднократно подвергались налетам вражеских бомбардировщиков, столь же мощным, как и в течение всей войны. Я находился в безопасности, но о бомбежках слышал и мог убедиться в том, как воздействовали они на моральный дух офицеров, с которыми мне приходилось иметь дело. Нет, бомбардировки их не пугали, напротив, они пробуждали в них ледяную ярость. Налеты нацеливались вовсе не исключительно на заводы и доки, скорее, они носили характер безжалостного уничтожения всего, что попадет под руку, даже мелких сельских поселков.