— Как жаль, — с трудом выговорил Маннинг, — что мне так и не удалось объяснить ей, почему мы должны были так поступить.
Мы похоронили ее в свинцовом гробу, а потом Маннинг и я отправились в Вашингтон.
Во время пребывания в Вашингтоне нам показали киноленты, запечатлевшие гибель Берлина. Вы их не видели; они так и не стали достоянием публики, но зато оказались весьма полезными для того, чтобы убедить все страны, что мир — совсем неплохая идея. Я видел их, когда они демонстрировались конгрессу, — получил разрешение, поскольку был помощником Маннинга.
Съемки делались двумя пилотами королевских ВВС, которым удалось перехитрить Люфтваффе и прорваться к Берлину. Первые кадры показывали какие-то главные улицы сразу же после того утра, когда состоялся наш рейд. Там, на этих снятых с помощью телеобъектива снимках, было видно не так уж много деталей — просто деловые, кишащие людьми улицы, но если вглядеться повнимательней, то можно заметить неожиданно большое число автомобильных аварий.
На второй день появились попытки эвакуировать город. Центральные кварталы Берлина были практически пусты, если не считать трупов и разбитых автомобилей, но улицы, ведущие к окраинам, были забиты людьми — преимущественно пешеходами, так как трамваи не ходили. Несчастные жители бежали куда глаза глядят, не зная, что смерть уже гнездится в их собственных телах. Самолет спикировал вниз, и фотограф, с помощью телеобъектива, в течение нескольких секунд показал лицо молодой женщины. Она смотрела в объектив горестным взглядом, который невозможно забыть, а потом споткнулась и рухнула на землю.
Надо думать, ее затоптали. Очень надеюсь, что это так: у одной из тех шести лошадей были точно такие же глаза, когда радиация начала сжигать ее внутренности.
Последняя лента показывала Берлин и дороги в его окрестностях, спустя примерно неделю после рейда. Город был мертв; в нем не было ни единого мужчины, ни женщины, ни ребенка, не было ни кошек, ни собак, ни голубей. Повсюду валялись трупы, но им не грозила опасность быть оскверненными крысами. Крыс тоже не было.
На дорогах в окрестностях Берлина царило безмолвие. На их обочинах, в кюветах, даже на самом полотне (только в меньшей степени), подобно кучкам золы, выкинутой из паровозных топок, валялись груды тел, бывших когда-то жителями столицы рейха. Впрочем, хватит рассусоливать это зрелище. Что касается меня, то, если у меня и была когда-то душа, я потерял ее в том кинозале, а новой уж так и не удосужился приобрести.
Те два пилота, что сделали эти снимки, вскоре тоже умерли — общее длительное кумулятивное поражение организма «пылью», содержавшейся в воздухе Берлина. Если бы были приняты нужные меры предосторожности, этих смертей могло бы и не быть, но тогда еще сами англичане не были убеждены в необходимости соблюдения наших строгих правил безопасности.
Рейху потребовалась всего одна неделя, чтобы рухнуть. Возможно, дело затянулось бы и на больший срок, да новый фюрер отправился в Берлин на следующий же день после нашего рейда, чтобы доказать, что хвастовство англичан совершенно ни на чем не основано. Нет нужды перечислять все временные правительства Германии, которые сменяли друг друга в течение нескольких ближайших месяцев. Единственное, имевшее для нас значение, — это так называемое «реставрационное правительство», оно воспользовалось в качестве символа кузеном бывшего кайзера и запросило мира.
Вот тогда-то и начались наши неприятности.
Когда премьер-министр Великобритании объявил условия своего тайного соглашения с президентом, его заявление в парламенте было встречено молчанием, которое тут же перешло в вопли «Позор! Позор! В отставку!». Полагаю, это было неизбежно: Палата общин отражала дух народа, беспощадно терзаемого вот уже четыре года. Члены парламента посчитали необходимым навязать противнику такой мир, перед которым сам Версальский договор выглядел бы райским блаженством.
Вотум недоверия лишил премьер-министра права выбора. Спустя восемь часов король произнес тронную речь, нарушавшую все конституционные прецеденты, ибо она была написана отнюдь не премьер-министром.
В момент величайшего кризиса за все время его правления, глас короля прозвучал ясно и без всякой аффектации; он сумел внушить парламенту свою идею, и было создано коалиционное национальное правительство. Не берусь утверждать, посмели бы мы опылить Лондон, чтобы навязать ему наши условия, или не посмели; Маннинг полагает, что мы пошли бы на это. Мне кажется, решение зависело бы от характера президента Соединенных Штатов, но достоверно мы этого никогда не узнаем, поскольку принимать решения не пришлось.