Ким лежал на животе, почти касаясь высоких колес. Англичанин и смуглый незнакомец обменялись двумя фразами.
— Конечно, сэр, — быстро ответил молодой офицер. — Все может подождать, когда дело идет о лошади.
— Мы опоздаем не более как на двадцать минут, — сказал англичанин Кима. — Вы можете принять, занять их и вообще сделать все, что следует.
— Скажите одному из солдат, чтобы подождал, — сказал высокий человек, и оба прошли в комнату. Ландо уехало. Ким увидел, как обе головы склонились над посланием Махбуба Али, и услышал голоса: один — тихий и почтительный, другой — резкий и решительный.
— Это вопрос не недель даже. Это вопрос дней, почти часов, — говорил старший из собеседников. — Я уже давно ожидал этого, но, — он ударил по записке Махбуба Али, — вот и подтверждение. Гроган обедает здесь сегодня.
— Да, сэр, и Мэклин тоже.
— Очень хорошо Я сам переговорю с ними. Дело будет, конечно, передано в Совет, но в этом случае можно приступить немедленно к действию на вполне законном основании. Предупредите бригады в Пинди и Пешавуре. Это дезорганизует все летние занятия, но мы не можем поступить иначе. Все происходит оттого, что не сразу раздавили их. Восьми тысяч должно хватить.
— Как насчет артиллерии, сэр?
— Я должен посоветоваться с Мэклином.
— Так значит — война?
— Нет. Наказание. Когда человек связан поступком своего предшественника…
— Но, может быть, С. 25 лжет.
— Он подтверждает сведения другого. В сущности, они выдали свою игру полгода тому назад. Но Дивиниш уверил, что есть шанс на мир. Конечно, они воспользовались этим временем, чтобы пополнить свои силы. Отошлите немедленно эти телеграммы — по новому шифру, не старому — мою и Уартона. Я думал, нам не следует дольше задерживать дам. Остальное мы можем решить за сигарами. Я так и думаю. Это наказание, а не война.
Когда кавалеристы уехали, Ким добрался ползком до задней части дома, где, судя по своим лагорским воспоминаниям, надеялся получить пищу и сведения. Кухня была наполнена взволнованными поварятами, которые выгнали его.
— Ай! — проговорил Ким с притворными слезами. — Я пришел помочь вытирать тарелки, чтобы наполнить живот.
— Вся Умбалла пришла сюда за тем же. Убирайся! Теперь несут суп. Неужели ты думаешь, что нам, служащим сахиба Крейтона, нужны чужие поварята, чтобы помогать при большом обеде?
— Это очень большой обед, — сказал Ким, глядя на блюда.
— Чего же удивляться? Почетный гость не кто иной, как Джанг-и-Лат-сахиб (главнокомандующий).
— Ого! — произнес Ким подлинным горловым звуком удивления. Он узнал то, что хотел узнать, и, когда поваренок вернулся, его уже не было.
«И вся эта тревога, — сказал он себе, думая, по обыкновению, на индостанском языке, — из-за родословной лошади! Махбубу Али следовало бы немного поучиться у меня, как надо лгать. Прежде, когда я носил послания, это всегда касалось женщин. Теперь мужчин. Это лучше. Высокий человек сказал, что они потеряют большую армию, чтобы наказать кого-то где-то, новости идут в Пинди и Пешавур. Там есть и пушки. Следовало бы мне прокрасться поближе. Это важные новости».
Он вернулся и нашел младшего брата двоюродного брата земледельца обсуждающим все подробности процесса с земледельцем, его женой и несколькими друзьями. Лама дремал. После ужина Киму подали трубку, и он чувствовал себя вполне взрослым, потягивая табак из гладкой скорлупы кокосового ореха, протянув ноги при лунном свете и вставляя время от времени в разговор свои замечания.
Хозяева были чрезвычайно вежливы с ним, потому что жена земледельца рассказала им о его видении Красною Быка и вероятном нисхождении из другого мира. К тому же лама возбуждал большое благоговейное любопытство. Позднее зашел сарсутский брамин, отличавшийся веротерпимостью, и, понятно, начал теологический разговор, чтобы произвести впечатление на хозяев. По вере, конечно, все были на его стороне, но лама был гость и представлял особый интерес своей новизной. Его кротость, доброта и внушительные цитаты на китайском языке, звучавшие как заклинания, приводили в восторг слушателей; и в этой атмосфере простоты и сочувствия лама развернулся, как лотос Бодисатвы, рассказывая о своей жизни на высоких горах Суч-Дзэна, «прежде чем я поднялся, чтобы искать просветления», как говорил он.