— Bella signorina[8], я прежде всего человек, а потом уже священнослужитель.
Он бросается к ней, чтобы заключить ее в объятия, но нечаянно наступает на полу сутаны, спотыкается и падает в пруд.
О черт!
Каждый день после занятий Рон Питерсон заходил в «Насест» и усаживался в кабинке, расположенной в глубине зала. К нему быстро присоединялись друзья, и Рон оказывался в центре оживленной беседы. Когда Кэтрин стояла за прилавком у кассы, Рон, войдя в зал, всегда дружелюбно, но рассеянно приветствовал ее кивком головы и проходил мимо. Он ни разу не назвал ее по имени. Он его попросту забыл, печалилась Кэтрин.
Тем не менее каждый раз, когда он входил в зал, она широко улыбалась ему и ждала, что он поздоровается с ней, попросит свидания, стакан воды, ее невинность — все, что ему только захочется. Ведь он относится к ней так, словно она не человек, а какой-то неодушевленный предмет. Наблюдая за присутствующими в зале девушками и непредвзято оценивая их, Кэтрин пришла к выводу, что она красивее их всех, кроме одной — приехавшей с юга блондинки с потрясающей внешностью по имени Джин-Энн, с которой Рона видели чаще всего, и, уж конечно, Кэтрин много умнее всех их, вместе взятых. Так что же, скажите на милость, с ней не так? Почему никто не приглашает ее на свидание? Об этом она узнала на следующий день.
Кэтрин быстро шла через студенческий городок. Ей нужно было вовремя попасть в «Насест». Вдруг она заметила, что по зеленой лужайке прямо к ней идет Джин-Энн с какой-то брюнеткой.
— Познакомься, это Мисс Большие Мозги, — представила ее своей спутнице Джин-Энн.
«И Мисс Большие Титьки», — с завистью подумала Кэтрин, а вслух произнесла:
— Какая убийственная характеристика. Ты делаешь успехи в изящной словесности.
— Ладно, не прибедняйся, — сухо заметила Джин-Энн. — Тебе самой впору преподавать литературу. Кстати, ты ведь и еще кое-что можешь нам преподать, детка.
Она сказала это таким тоном, что Кэтрин начала краснеть.
— Я… я не понимаю.
— Да оставь ты ее в покое, — вмешалась брюнетка.
— Это почему же? — вызывающе спросила Джин-Энн. — Что она о себе воображает?
Она повернулась к Кэтрин:
— Хочешь знать, что о тебе говорят?
— Да.
— Ты лесбо.
Пораженная Кэтрин в растерянности уставилась на нее.
— Я — что?
— Лесбиянка, моя крошка. Нечего пудрить всем мозги и строить из себя святошу.
— Но… это же смешно, — пробормотала Кэтрин.
— Неужели ты взаправду веришь, что можешь вешать людям лапшу на уши? — спросила ее Джин-Энн. — Да на тебе пробу негде ставить!
— Но я… я никогда…
— Все парни здесь готовы переспать с тобой, а ты им не даешь.
— Я не знала, — проболталась Кэтрин.
— Проваливай, — отрезала Джин-Энн. — Ты не нашего поля ягода.
Подруги ушли, а потрясенная Кэтрин осталась стоять на месте, тупо смотря им вслед.
Лежа в постели этой ночью, Кэтрин не могла уснуть.
— Сколько тебе лет, мисс Александер?
— Девятнадцать.
— Вступала ли ты в половую связь с мужчиной?
— Нет.
— Нравятся тебе мужчины?
— А кому они не нравятся?
— У тебя когда-нибудь возникало желание заняться любовью с женщиной?
Кэтрин долго и мучительно думала над этим. Раньше она иногда увлекалась девочками и женщинами-учителями в школе, что было вполне естественно для ее детского возраста. Она попробовала представить себе, что занимается любовью с женщиной. Ее тело находится в объятиях другой женщины, которая целует ее в губы и ласкает мягкими женскими руками. Кэтрин невольно содрогнулась. Нет, не надо! И сама себе сказала вслух:
— Я вполне нормальна.
Да, но если это так, почему она сейчас лежит здесь одна, а не трахается где-нибудь с парнем, как все другие девушки? Может быть, она фригидна? Тогда ей, наверное, нужна операция — лоботомия или что-то подобное.
За окном спальни на востоке уже брезжил рассвет, а Кэтрин так и не сомкнула глаз. Этой ночью она твердо решила, что больше не останется девственницей и что лишить ее невинности предстоит переспавшему со всеми незамужними студентками Рону Питерсону.
Глава 2
Марсель — Париж, 1919–1939 годы
Она родилась принцессой королевской крови. Ее первые воспоминания — белая плетеная кроватка для новорожденной с кружевным пологом, украшенная розовыми ленточками и усыпанная мягкими игрушками в виде различных животных, красивыми куклами и золочеными погремушками. Она быстро усвоила, что, стоит ей только открыть рот и подать голос, кто-нибудь обязательно поспешит к ней, возьмет на руки и успокоит. Когда ей было шесть месяцев от роду, отец стал вывозить ее в сад в детской коляске, где разрешал ей потрогать цветы, приговаривая: