Совершенно сбитый с толку, он в волнении провел рукой по волосам.
— Побольше молока и фруктов и постное мясо.
В тот же вечер по дороге домой на ближайшем рынке Ноэль купила два литра молока и большую коробку фруктов.
Через десять дней Ноэль зашла в кабинет к мадам Роз, заявила ей, что беременна, и попросила отпуск.
— На сколько? — спросила мадам Роз, разглядывая фигуру Ноэль.
— На шесть-семь недель.
Мадам Роз вздохнула:
— Ты уверена, что поступаешь правильно?
— Уверена, — ответила Ноэль.
— Чем тебе помочь?
— Ничем.
— Ну что ж. Возвращайся, как только сможешь. Я попрошу кассира выдать тебе аванс в счет будущей зарплаты.
— Спасибо, мадам.
В течение следующего месяца Ноэль практически не выходила из дома. Разве что в бакалейную лавку за продуктами. Голода она не чувствовала и ела в общем-то мало, однако в огромных количествах пила молоко и набивала желудок фруктами — для ребенка. Ноэль не чувствовала себя одинокой. В ней было дитя, и она постоянно разговаривала с ним. Она интуитивно определила, что это мальчик, точно так же, как сразу догадалась, что беременна. Ноэль назвала его Ларри.
— Я хочу, чтобы ты вырос большим и сильным, — говорила она, поглощая очередную порцию молока. — Я хочу, чтобы ты был здоровым… здоровым и сильным, когда тебе придется умирать.
Каждый день она часами лежала на кровати, обдумывая, как же лучше отомстить Ларри и его сыну. Она не признавала своим то, что росло у нее в животе. Это принадлежало ему, и она собиралась убить ненавистное существо. Оно было единственным, что он оставил ей, и она уничтожит его так же, как Ларри уничтожил ее.
Исраэль Кац ничего не понял в ней! Ее вовсе не интересовал бесформенный зародыш, лишенный ощущений. Она хотела, чтобы Ларрино отродье почувствовало, что его ждет, чтобы оно страдало не меньше, чем она сама. Теперь подвенечное платье висело рядом с ее кроватью, всегда на виду — своеобразное олицетворение зла, вечное напоминание о его предательстве.
Сначала сын Ларри, а потом и он сам.
То и дело звонил телефон, но Ноэль не вставала с кровати и как одержимая думала о своем. В конце концов звонки прекратились. Она была уверена, что звонил Исраэль Кац.
Однажды вечером кто-то начал колотить в дверь. Ноэль продолжала лежать. Однако дубасивший не унимался. Пришлось подняться и открыть.
На пороге стоял Исраэль Кац, и лицо его выражало глубокое беспокойство.
— Боже мой, Ноэль, я вам звонил несколько дней подряд. — Он посмотрел на ее живот. — Я подумал, что вы сделали это где-нибудь в другом месте.
Она отрицательно покачала головой:
— Нет, вы сделаете это.
Исраэль уставился на нее.
— Неужели вы ничего не поняли из того, что я вам говорил? Теперь уже поздно! Никто не станет делать этого.
Он бросил взгляд на пустые бутылки из-под молока и свежие фрукты на столе, а затем вновь повернулся к Ноэль.
— Ведь вы же хотите оставить ребенка, — продолжал он. — Почему вы тогда не признаетесь в этом?
— Скажите мне, Исраэль, какой он сейчас?
— Кто?
— Ребенок. Есть у него глаза и уши? Пальцы на руках и ногах? Чувствует ли он боль?
— Ради Бога, Ноэль, прекратите. Вы говорите, словно… словно…
Он в отчаянии стал крутить головой.
— Я вас не понимаю.
Она мягко улыбнулась:
— Да, вы меня не понимаете.
С минуту он молчал, над чем-то раздумывая.
— Ладно, ради вас я решусь сунуть голову в петлю, но если вы действительно намерены делать аборт, давайте займемся этим немедленно. Среди моих друзей есть врач, который мне кое-чем обязан. Он…
— Нет.
Он уставился на нее.
— Ларри еще не готов, — сказала Ноэль.
Через три недели в четыре часа утра Исраэля Каца разбудил разгневанный консьерж. Он барабанил в дверь его комнаты и кричал:
— Вас к телефону, месье Полуночник! И скажите тому, кто вам звонит, что сейчас глубокая ночь; в это время все порядочные люди спят!
Исраэль с трудом поднялся с кровати и сонный поплелся в холл, к телефону, теряясь в догадках, что же могло случиться.
— Исраэль?
Голос на другом конце провода показался ему незнакомым.
— Да, я слушаю.
— Скорее… — говорили каким-то бесплотным шепотом, который звучал как из преисподней.
— Кто это?
— Скорее. Приезжайте скорее, Исраэль…
Было что-то жуткое в этом голосе, что-то сверхъестественное, такое, что мороз драл по коже.
— Ноэль?
— Скорее…