— Все мы служим отечеству. И я совсем не ершистый. Просто должен быть порядок. Определенный бюрократизм. Такому научному светилу, как вы, это, наверное, может показаться излишним, но для нас это, считай, половина дела.
— Значит, я смогу получить шестерых добровольцев?
— Если захотите, даже больше. Кроме того, в помощь вы получите нашего первого начальника лагеря: он вас отведет в Малый лагерь. Это штурмфюрер Вебер. Исключительно способный работник.
— Благодарю.
— Не стоит благодарности. Мне было приятно вам помочь.
Визе ушел. Нойбауэр схватил телефонную трубку, чтобы проинструктировать Вебера.
— Пусть себе поизгаляется. Но никаких приказов. Только добровольцев. Пусть сам доводит себя до белого каления. Если не будет желающих, значит, помочь мы ему просто не сможем.
Он ухмыльнулся и положил трубку. От его плохого настроения не осталось и следа. Ему доставило удовольствие продемонстрировать этому культур-большевику, что здесь Нойбауэр еще кое-что может. Особенно удачной показалась ему придумка с волонтерами. Доктору наверняка сложно будет найти таковых. Почти все узники были в курсе дела. Даже лагерный врач, тоже считавший себя ученым мужем, вынужден отлавливать свои жертвы на улицах, когда ему требуются для опытов здоровые люди. Ухмыльнувшись, Нойбауэр решил выяснить позже, чем все это кончится.
— А можно проверить рану? — спросил Лебенталь.
— Едва ли, — сказал Бергер. — Эсэсовцам это наверняка не удастся. Это был предпоследний коренной зуб. К тому же челюсть сейчас окоченела.
Они положили труп Ломана перед бараком. Утренняя перекличка закончилась. Они ожидали прибытия катафалка.
Агасфер стоял рядом с Пятьсот девятым. Губы у него дрожали.
— Старик, по этому не нужно читать каддиш, — сказал Пятьсот девятый. — Он был протестантом.
Агасфер поднял глаза.
— Это ему не повредит, — проговорил он спокойно, продолжая свое бормотание.
Появился Бухер. За ним шел Карел, мальчик из Чехословакии. Ноги у него были тоненькие, как палочки, а лицо — крохотное, как кулачок, под слишком крупным черепом. Его слегка пошатывало.
— Иди назад, Карел, — сказал Пятьсот девятый. — Здесь для тебя слишком холодно.
Юноша покачал головой и подошел ближе. Пятьсот девятый знал, почему тот хотел остаться. Ломан иногда делился с ним своим хлебом. Ведь по сути это были похороны Ломана; отсюда начинался бы его скорбный путь на кладбище, были бы венки и цветы с горьким запахом, были бы молитвы и плач, в общем, все, что они еще могли бы сделать для него. А сейчас они могли лишь постоять здесь и без единой слезинки поглазеть на тело, освещаемое лучами утреннего солнца.
— А вот и катафалк, — проговорил Бергер.
Раньше в лагере были только санитары из крематория. Потом, когда умирающих прибавилось, появилась машина, в которую впрягали сивую лошадь. Когда лошадь сдохла, стали использовать отслуживший свой век грузовик с плоским кузовом и решеткой, какие используются для перевозки забитого скота. Грузовик объезжал барак за бараком и собирал мертвецов.
— Санитар из крематория здесь?
— Нет.
— Тогда придется грузить самим. Позовите Вестгофа и Мейера.
— Ботинки, — вдруг прошептал взволнованно Лебенталь.
— Да. Но он ведь должен иметь что-то на ногах. У нас есть что-нибудь под рукой?
— В бараке еще валяется обувь Буксбаума. Я сейчас принесу.
— Встаньте здесь кружком, — сказал Пятьсот девятый. — Быстро! Следите, чтобы меня никто не увидел.
Он опустился рядом с телом Ломана на колени. Остальные встали таким образом, чтобы его загораживать от грузовика, остановившегося перед семнадцатым бараком, и охранников на ближайших сторожевых башнях. Ему удалось быстро снять ботинки. Они были слишком велики. Ступни ног у Ломана состояли только из костей.
— А где вторая пара? Быстро, Лео!
— Здесь…
Лебенталь вышел из барака. Драные ботинки он держал под курткой. Войдя в круг, он повернулся так, что ботинки вывалились у него как раз перед Пятьсот девятым, который в свою очередь вложил в руки Лебенталю снятые. Лебенталь стал засовывать ботинки под куртку, снизу до самых плечей. После этого он вернулся в барак. Пятьсот девятый натянул драные ботинки Буксбаума на ноги Ломана и, покачиваясь, встал. Машина остановилась перед восемнадцатым бараком.
— Кто за рулем?
— Сам дежурный, Штрошнейдер.
— И как только об этом можно было забыть! — сказал Пятьсот девятому вернувшийся Лебенталь. — Подошвы ведь еще целы.
— Их можно продать?
— Обменять.