Он наклонился над Пятьсот девятым и ощупал его. Мгновение спустя Пятьсот девятый открыл глаза. Он смотрел не на Визе, а на Вебера. Визе выпрямился.
— Вам надо в госпиталь, дорогой. Мы о вас позаботимся.
— У меня нет никаких травм, — тяжело проговорил Пятьсот девятый и не без труда поднялся.
Визе улыбнулся.
— Как врач я это знаю лучше. Он повернулся к Веберу.
— Итак, еще двое. Остается последний. Более молодой.
Он показал на Бухера, стоявшего с другой стороны от Пятьсот девятого.
— Может, вон тот…
— Шаг вперед. Марш!
Бухер встал рядом с Пятьсот девятым и другими. Теперь Вебер увидел чешского мальчика Карела.
— Вот еще полпорции. Может, устроит вас как довесок?
— Спасибо. Мне нужны взрослые, сформировавшиеся люди. Этих вполне достаточно. Сердечно благодарен.
— Хорошо. Вы, шестеро, через пятнадцать минут явитесь в канцелярию. Староста блока! Записать номера! И помыться, свиньи вы грязные!
Они стояли словно пораженные громом. Все молчали. Они знали, что все это означало. Ухмылялся только Вася. Он стал слабоумным от голода и верил в то, что сказал Визе. Трое новеньких тупо смотрели в пустоту. Они беспрекословно выполнили бы любое приказание, даже побежали бы по проволоке, через которую пропущен электрический ток. Агасфер лежал на земле и стонал. Хандке избил его дубинкой после ухода Вебера и Визе.
— Йозеф! — долетел до них слабый голос из женского лагеря.
Бухер не шелохнулся. Бергер слегка подтолкнул его.
— Это Рут Голланд.
Женский лагерь примыкал слева к Малому лагерю. Их разделял двойной ряд колючей проволоки, по которой не пропускали электрический ток. Лагерь состоял из двух небольших бараков, построенных во время войны с началом новых массовых репрессий. Прежде женщины в лагерях не сидели.
Два года назад Бухер несколько недель там проработал столяром. Там же он и познакомился с Рут Голланд. Оба иногда накоротке тайно встречались и переговаривались, но потом Бухера перевели в другую коммандос. Они снова увиделись только после того, как он попал в Малый лагерь. Иногда ночью или в туман они могли шепотом беседовать друг с другом.
Рут Голланд стояла за колючей проволокой, разделявшей оба лагеря. Ветер обдувал тонкие ноги узницы в полосатом халате.
— Йозеф! — воскликнула она снова. Бухер поднял голову.
— Отойди от проволоки! Тебя видно!
— Я все слышала. Не делай этого!
— Отойди от проволоки, Рут! Часовой может выстрелить.
Она покачала головой. У нее были короткие и совсем седые волосы.
— Не надо! Оставайся здесь! Не уходи! Оставайся здесь, Йозеф!
Бухер бросил беспомощный взгляд на Пятьсот девятого.
— Мы вернемся, — ответил за него Пятьсот девятый.
— Он не вернется. Я это знаю. Тебе это тоже известно. — Она прижалась руками к проволоке. — Никто больше не вернется.
— Возвращайся, Рут! — Бухер бросил взгляд на сторожевые башни. — Стоять здесь небезопасно.
— Он не вернется. Вы все это знаете!
Пятьсот девятый молчал. Здесь трудно было что-нибудь возразить. Он внутренне просто онемел. Утратил всякое восприятие. Других и самого себя. Он знал, всему конец, но еще не ощутил этого. Он чувствовал только пустоту.
— Он никогда уже не вернется, — повторила Рут Голланд. — Не надо ему уходить.
Бухер уперся взглядом в землю. Он был слишком заторможен, чтобы продолжить разговор.
— Не надо ему уходить, — проговорила Рут Голланд. Это было, как причитание. Монотонное и бесчувственное. Это было уже по ту сторону возбуждения. — Пусть идет кто-нибудь другой. Он молод. За него должен пойти кто-нибудь другой…
Воцарилось молчание. Каждый понимал, что идти должен Бухер. Хандке переписал все номера. Ну а кто мог бы пойти вместо него?
Они стояли, посматривая друг на друга. Те, кто должны были идти, и те, кто оставались. Они глядели друг на друга. Если бы сверкнула молния и убила Бухера и Пятьсот девятого, это еще можно было бы вынести. Однако невыносимым было то, что в этом последнем взгляде еще заключалась ложь. Это безмолвное: «А почему я?», а с другой стороны: «Слава Богу, что не я! Нет, все же не я!»
Агасфер медленно поднялся с земли. Он, словно завороженный, еще какое-то мгновение смотрел прямо перед собой. Потом нахлынули воспоминания, и он что-то прошептал.
Бергер обернулся.
— Это я виноват, — вдруг прохрипел старик. — Я… со своей бородой… из-за нее он сюда попал! Иначе бы он остался там…
Он обеими руками стал дергать свою бороду. По лицу потекли слезы. Агасфер был слишком слаб, чтобы вырвать себе волосы. Он сидел на земле и мотал головой.