— Уж из-за этого я плакать не стала бы, ни за что! Ненавижу кататься в карете! А плакала я, потому что очень несчастна!
— Как не стыдно, мисс!
Добрый аптекарь, казалось, был озадачен. Я стояла перед ним, и он не сводил с меня внимательного взгляда. Глаза у него были небольшие, серые и не светились особым умом, однако, полагаю, теперь я сочла бы их проницательными. Лицо у него было суровое, но прятало доброту. Хорошенько меня разглядев, он наконец спросил:
— Отчего вы вчера заболели?
— Да упала она, — вновь вставила словечко Бесси.
— Упала! Как совсем маленькая? Что же, она ходить не научилась в ее-то возрасте? Ведь ей не меньше восьми, а то и девяти лет.
— Меня сбили с ног! — Вновь уязвленная гордость вырвала у меня эту правду. — Только заболела я не потому, — добавила я.
Мистер Ллойд взял из табакерки понюшку табака, потом он убрал табакерку в жилетный карман, и тут громкий звон колокольчика позвал прислугу обедать. Этот сигнал ему был известен.
— Идите-ка обедать, нянюшка, — сказал он, — а я до вашего возвращения поучу мисс Джейн уму-разуму.
Бесси предпочла бы остаться, но выбора у нее не было: в Гейтсхед-Холле к столу полагалось являться минута в минуту.
— Но если вы заболели не от ушиба, так от чего же? — продолжал мистер Ллойд.
— Меня заперли в комнате с привидением, а уже совсем стемнело.
Мистер Ллойд улыбнулся и тотчас нахмурился:
— Привидение! Значит, вы все-таки совсем маленькая. Вы боитесь привидений?
— Призрака мистера Рида я боюсь. Он умер в той комнате и лежал там в гробу. Вечером туда никто не заходит — ни Бесси, ни кто-нибудь еще, если их не заставят. И было очень жестоко запереть меня там одну и даже без свечки, так жестоко, что, по-моему, мне этого никогда не забыть.
— Вздор! И поэтому вы расстраиваетесь? Вы боитесь и теперь, при свете дня?
— Нет, но ведь ночь снова настанет. И скоро. А несчастна я, очень несчастна, много еще из-за чего.
— Так из-за чего же? Можете вы назвать мне другие причины?
Как мне хотелось ответить на этот вопрос со всей полнотой! И как трудно оказалось найти хоть какой-то ответ! Дети способны чувствовать, но они не умеют анализировать свои чувства; а если немного разберутся в них, так не умеют выразить это в словах. Однако в страхе лишиться этого первого и единственного случая облегчить свое горе, поделившись им, я после минуты растерянного молчания кое-как умудрилась ответить, хоть и не подробно, но вполне правдиво:
— Ну, у меня ведь нет ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестер.
— Зато у вас есть добрая тетушка и ваши кузины и кузен.
Вновь я помолчала, а затем выпалила:
— Но Джон Рид сшиб меня с ног, а тетя заперла в Красной комнате.
Мистер Ллойд вторично достал табакерку.
— Неужели вы не думаете, что Гейтсхед-Холл очень красивый? — спросил он. — Неужели не благодарны за то, что живете в таком прекрасном доме?
— Это ведь не мой дом, сэр, а Эббот говорит, что у меня меньше права жить в нем, чем у судомойки.
— Пф! Вы ведь не глупенькая и не захотите расстаться с таким чудесным местом!
— Будь мне куда уехать, так я была бы рада расстаться с ним, но мне придется жить в Гейтсхед-Холле, пока я не вырасту.
— Может быть, и не придется, кто знает? Есть у вас родственники, кроме миссис Рид?
— Думаю, нет, сэр.
— А по отцу?
— Не знаю. Один раз я спросила тетушку Рид, а она ответила, что, возможно, у меня и есть бедные родственники по фамилии Эйр из самых простых, но ей о них ничего не известно.
— Если бы у тебя были такие родственники, ты бы захотела уехать к ним?
Я задумалась. Бедность отталкивает взрослых, но куда более отталкивающей она кажется детям. Они ничего не знают о почтенной бедности, трудолюбивой и добродетельной. Для них это слово связано только с лохмотьями, скудной едой, холодным очагом, грубыми манерами и грязными гадкими привычками. Для меня бедность была синонимом унизительной нищеты.
— Нет, мне не хотелось бы жить у бедных людей, — ответила я.
— Даже будь они добры к вам?
Я покачала головой. Как бедняки могут быть добрыми к кому-то? И ведь мне пришлось бы научиться говорить, как они, перенять их манеры, остаться необразованной, а потом стать такой, как те бедные женщины в деревне Гейтсхед, которых я иногда видела у дверей их домишек, когда они нянчили младенцев или стирали, — нет, мне не хватило бы героизма купить свободу ценой потери касты.
— Но разве ваши родственники так уж бедны? Они, наверное, трудятся?
— Не знаю. Тетушка Рид говорит, что если у меня они и есть, так, конечно, одни только нищие. А мне бы не хотелось просить милостыню.