Девушка все смотрела на старика. Не решалась спросить: правда ли, что он слепой.
— Вы где живете, дедушка?
— А тут, не шибко далеко. Это Ивана Колокольникова дом, — старик показал дом на берегу, — дальше — Бедаревы, потом Волокитины, потом Зиновьевы, а там уж, в переулочке, — наш. Заходи, если чего надо. Внуки-то были, дак у нас шибко весело было.
— Спасибо.
— Я пошел. Ломает меня.
Старик поднялся и пошел тропинкой в гору.
Девушка смотрела вслед ему до тех пор, пока он не свернул в переулок. Ни разу старик не споткнулся, ни разу не замешкался. Шел медленно и смотрел под ноги.
«Нет, не слепой, — поняла девушка. — Просто слабое зрение».
На другой день старик не пришел на берег. Девушка сидела одна, думала о старике. Что-то было в его жизни, такой простой, такой обычной, что-то непростое, что-то большое, значительное. «Солнце — оно тоже просто встает и просто заходит, — думала девушка. — А разве это просто!» И она пристально посмотрела на свои рисунки. Ей было грустно.
Не пришел старик и на третий день, и на четвертый.
Девушка пошла искать его дом.
Нашла.
В ограде большого пятистенного дома под железной крышей, в углу, под навесом, рослый мужик лет пятидесяти обстругивал на верстаке сосновую доску.
— Здравствуйте, — сказала девушка.
Мужик выпрямился, посмотрел на девушку, провел большим пальцем по вспотевшему лбу, кивнул.
— Здорово.
— Скажите, пожалуйста, здесь живет дедушка…
Мужик внимательно и как-то странно посмотрел на девушку. Та замолчала.
— Жил, — сказал мужик. — Вот домовину ему делаю.
Девушка приоткрыла рот.
— Он умер, да?
— Помер. — Мужик опять склонился к доске, шаркнул пару раз рубанком, потом посмотрел на девушку. — А тебе чего надо было?
— Так… я рисовала его.
— А-а. — Мужик резко зашаркал рубанком.
— Скажите, он слепой был? — спросила девушка после долгого молчания.
— Слепой.
— И давно?
— Лет десять уж. А что?
— Так…
Девушка пошла из ограды.
На улице прислонилась к плетню и заплакала. Ей было жалко дедушку. И жалко было, что она никак не сумела рассказать о нем. Но она чувствовала сейчас какой-то более глубокий смысл и тайну человеческой жизни и подвига и, сама об этом не догадываясь, становилась намного взрослей.
Экзамен
— Почему опоздали? — строго спросил профессор.
— Знаете… извините, пожалуйста… прямо с работы… срочный заказ был… — Студент — рослый парняга с простым хорошим лицом — стоял в дверях аудитории, не решаясь пройти дальше. Глаза у парня правдивые и неглупые.
— Берите билет. Номер?
— Семнадцать.
— Что там?
— «Слово о полку Игореве» — первый вопрос. Второй…
— Хороший билет, — профессору стало немного стыдно за свою строгость. — Готовьтесь.
Студент склонился над бумагой, задумался.
Некоторое время профессор наблюдал за ним. Перед его глазами за его длинную жизнь прошла не одна тысяча таких вот парней; он привык думать о них коротко — студент. А ведь ни один из этой многотысячной армии не походил на другого даже отдаленно. Все разные.
«Все меняется. Древние профессора могли называть себя учителями, ибо имели учеников. А сегодня мы только профессора», — подумал профессор.
— Вопросов ко мне нет?
— Нет. Ничего.
Профессор отошел к окну. Закурил. Хотел додумать эту мысль о древних профессорах, но вместо этого стал внимательно наблюдать за улицей.
Вечерело. Улица жила обычной жизнью — шумела. Проехал трамвай. На повороте с его дуги посыпались красные искры. Перед семафором скопилось множество автомобилей; семафор подмигнул им, и они все сразу ринулись по улице. По тротуарам шли люди. Торопились. И машины торопились, и люди торопились.
«Люди всегда будут торопиться. Будут перемещаться со сверхзвуковой скоростью, и все равно будут торопиться. Куда все это устремляется?..»
— Кхм… — Студент пошевелился.
— Готовы? Давайте. — Профессор отвернулся от окна. — Слушаю.
Студент держал в толстых грубых пальцах узкую полоску бумаги — билет; билет мелко дрожал.
«Волнуется, — понял профессор. — Ничего, поволнуйся».
— «Слово о полку Игореве» — это великое произведение, — начал студент. — Это… шедевр… Относится к концу двенадцатого века… кхэ… Автор выразил здесь чаяния…
Глядя на парня, на его крепкое, строгой чеканки лицо, профессор почему-то подумал, что автор «Слова» был юноша… совсем-совсем молодой.