— Ты гляди, что делается — пыли-то! Пыли-то!
— Завтра пойдем с тобой к председателю, посоветуемся, — заговорил дядя. — Я бы тебя к машине какой-нибудь приставил. Хочешь?
— Конечно. А домой я не поеду?
— Нет, домой пока не надо.
— Почему?
Дядя помолчал.
— Мать твоя замуж, наверно, выйдет. Она ведь молодая еще. Сватается там один…
Витька чуть с коня не свалился — настолько поразило его это известие. Во-первых, он с удивлением узнал, что его мать еще молодая, во-вторых… как это так? А как он, Витька?
— Он неплохой мужик. Я его знаю немного, — рассказывал дядя, а Витька с болезненной остротой представил себе, как ходит по ихнему дому этот «неплохой мужик» и зевает. Почему-то зевает.
«Из-за меня это она. Потому что я непутевый», — догадался Витька, и ему стало до слез жаль свою мать.
Когда приехали домой, у Витьки окончательно созрел план действий.
У ворот дядя соскочил с коня, открыл одну воротину, впустил Витьку.
— Расседлай его и насыпь овса. Седло в сенцы занеси — дождь, наверно, опять будет. Я пошел на собрание. Сам раздевайся и лезь сразу на печь.
Дядя пошел от ворот и сразу пропал из виду, растворился в чернильной темноте.
Витька подождал, когда затихнут его шаги, выехал из ворот, подстегнул лошадь.
До Игринево, где жила мать Витьки, было километров семь. Витька пробежал их скоро: лошадь разохотилась в беге, несла ровно и быстро. Витька сперва ждал, что она где-нибудь споткнется, потом успокоился и стал думать о матери. Не терпелось поскорей увидеть ее и сказать… что-нибудь хорошее, ласковое. Витька ругал себя, свой дурной характер, который привел к тому, что мать вынуждена впускать в дом чужого мужчину. Ей, конечно, трудно одной — это Витька и без дяди понимал. Теперь они будут вдвоем, теперь Витька никогда не обидит мать, не причинит ей горя.
Мать уже спала, когда Витька въехал во двор. Она услышала стук ворот, вскочила. Прильнула лицом к окну.
Витька спрыгнул с коня, набросил повод на колышек плетня, постучал в дверь.
— Кто там? — Мать не на шутку испугалась.
— Я, — сказал Витька.
— Витя!.. Ты чего, сынок? — Открыла дверь, обняла второпях сына, потом спохватилась. — Ты чего, сынок? Не с Егором ли чего? Он с тобой?
— Нет. — Витька прошел в избу, дождался, когда мать засветит огонь. Огляделся.
Мать во все глаза смотрела на сына. Какой-то он был… странный.
— Что случилось-то, Витька?!
— Ничего. — Витька присел на краешек кровати, долго молчал. — Мам… — Голос его чуть дрогнул. — Ты… замуж, что ли, выходишь?..
Мать вспыхнула горячим румянцем. Помолчала, потом заговорила торопливо, с усмешечкой, которая должна была скрыть ее растерянность:
— Да ты что?.. Кто тебе сказал-то? Господи… Ты откуда взял-то это?
«Врет», — понял Витька. И встал.
— Пойду коня расседлаю.
Когда он вышел, мать быстро натянула платьишко, покружилась по избе, не зная, что сделать, потом села к столу и заплакала. Плакала и сама не понимала от чего: от радости ли, что сын помаленьку становится мужчиной, от горя ли, что жизнь, кажется, так и пройдет… Так и пройдет.
Когда Витька вошел, она еще плакала.
Витька сел напротив матери. Неловко, осторожно провел рукой по ее волосам.
— Не надо.
— Я ничего, сынок. Я — так. Чаю хочешь?
— Я насовсем приехал, мам.
— Ну и хорошо! Хорошо, сынок! Я тебе чаю сейчас поставлю.
Демагоги
Солнце клонилось к закату. На воду набегал ветерок, пригибал на берегу высокую траву, шебаршил в кустарнике. Камнем, грудью вперед, падали на воду чайки, потом взмывали вверх и тоскливо кричали.
Внизу, под обрывистым берегом, плескалась в вымоинах вода. Плескалась с таким звуком, точно кто ладошками пришлепывал по голому телу.
Вдоль берега шли двое: старик и малый лет десяти — Петька. Петька до того белобрыс, что кажется: подуй ветер сильнее, и волосы его облетят, как одуванчик.
Старик нес на плече свернутый сухой невод.
Петька шел впереди, засунув руки в карманы штанов, посматривал на небо. Время от времени сплевывал через зубы.
Разговаривали.
— …Я ему на это отвечаю, слышь: «Милый, — говорю, — человек! Ты мне в сыны три раза годишься, а ты со мной так разговариваешь». — Старик подкинул на плече невод. Он страдал глухотой, поэтому говорил громко, почти кричал: — «Ты, конечно, начальство!.. Но для меня ты — ноль без палочки. Я охраняю государственное учреждение, и ты на меня не ори, пожалуйста!»