— Что случилось, князь, ты не своим голосом крикнул? — спросил Дубнов.
— Леон, да отвечай же! — тронул наставника царевич.
Леон очнулся и схватился за голову.
— Кончено, все кончено! — глухо, прерывающимся голосом произнес он.
— Кто тут ворошится? — спросил Дубнов, поднимая охабень. — Никак по голосу Машутка?
— А хотя бы и Машутка, тебе-то что за дело? — задорно ответила девушка. — Пусти! Не время мне с тобой бобы разводить.
— Куда так спешишь? — Дубнов крепко держал ее за рукав охабня. — Подождешь!
— Пусти ее, Пров! — грустно произнес Леон. — Зачем она нам? Все кончено. Княжна сегодня венчается с Черкасским.
— Не может того быть! — проговорил пораженный стрелец и выпустил рукав девушки.
Она быстро шмыгнула от него в сторону и исчезла в кустах.
— Так я скажу боярышне, — раздался из-за кустов ее шепот, — что ты ей счастья желаешь…
— Скажи, — ответил Леон, — скажи, чтобы завтра она выглянула из оконца терема.
— Что ж она увидит? — с любопытством спросила девушка.
— Мы клялись вместе умереть… Если она свою клятву нарушила, я ее не нарушу! — страстно произнес Леон.
— Царевич, — тихо шепнул стрелец Николаю, с любопытством следившему за всей этой сценой, — теперь нам пора и за дело браться, потому что наш молодец совсем голову потерял… Эй, слушай, Машутка, погоди маленько!.. Стрекача-то всегда успеешь задать.
— Сам знаешь, свадебное дело спешное… Да что надо-то?
— А вот что! Скажи ты княжне: если она сей же час не выйдет сюда, беда приключится!
— Да ты, никак, ума лишился? — взволнованно проговорила девушка. — Невесту к венцу обряжают, а она к милому дружку выбежит… да в такую непогодь!
— Твое дело пойти сказать. Если княжна не выйдет в чем есть, мы в терем сами придем и срам всему дому княжескому учиним. Беги-ка, девка, да скажи, что велят.
Девушка юркнула в кусты и мгновенно исчезла во тьме.
Молодые люди остались одни; ветер крепчал, дождь лил бесконечно, и эта ночь показалась удрученному горем князю последней ночью его жизни.
Между тем на женской половине княжеского дома шла невообразимая суетня. Девушки, женщины, мамушки и нянюшки метались по горницам, сновали взад и вперед без нужды и толка, видимо, совершенно потеряв головы.
В высокой светелке сидела княжна Ольга, покорно позволив двум почтенным боярыням обряжать себя к венцу. Белый атласный сарафан, унизанный жемчугом, еще сильнее оттенял ужасающую бледность ее худенького личика; глаза потускнели и, обведенные теперь синими кругами, глядели перед собой бессмысленно, тупо, как бы не различая предметов.
— Что же, девушки, песен не поете? Сейчас косу девичью убирать будем, — обратилась одна из боярынь к молча толпившимся у притолоки сенным девушкам.
— Какие тут песни? — ворчливо произнесла мамушка, горячо любившая княжну. — Небось не по воле под венец-то, голубонька наша идет. До песен ли тут.
— Что ж, матушка, — глубоко вздохнув, произнесла вторая боярыня, ловко пряча густые косы княжны под дорогой кокошник. — И все мы неволей под венец-то шли, а песни все же девки всем нам пели. Затягивайте-ка, девушки! Таков уж наш обычай. Нельзя без обычая!
Девушки вяло и нерешительно затянули:
Не сырой дуб к земле клонится,
Не листочки расстилаются,
Расстилается дочка перед батюшкой…
— Эка что затеяли! — остановила певиц боярыня. — Разве это свадебная песня? Веселое спойте!
— Ой, боярыня, на душе-то у нас невесело, ну и песни веселые на ум не идут, — проговорила одна из девушек.
— Невеста-то, невеста… краше в гроб кладут! — жалостно произнесла другая.
— Ну, вот и готова красавица наша! — радостно перебила первая боярыня, охорашивая Ольгу. — Давайте фату-то!
Ей подали тонкую, прозрачную индийскую кисею, боярыня накинула ее на невесту поверх кокошника, и фата, закрыв ей лицо, спустилась до пола мягкими складками.
— Ну, встань-ка, Олюша! Помогите, девки!
Две девушки подняли под локти княжну со скамьи, на которой она все время безмолвно просидела, и поставили на пол, словно куклу. Но Ольга ничего не слышала и не видела.
— Олюша, надо бы перед образом помолиться! — предложила мамушка, у которой из глаз неудержимо текли слезы. — Помолись, дитятко, авось полегчает тебе, на душеньке твоей покойнее станет.
Но Ольга и этого увещания не слыхала; ее пришлось насильно опустить на колена и прочитать над ней молитву.
Когда ее подняли с колен, в светелку прибежала Машутка и стала что-то шептать девушкам. С ее темного охабня ручьями текла вода, волосы были мокрые, говорила она что-то торопливо и озабоченно.