— Какая колдунья? Что ты говоришь, мой мальчик? — пугливо спросила его Елена Леонтьевна.
— Ну да! Мы были раз с Леоном у ворожеи; она сказала ему, что он счастья не узнает и рано умрет. Вот это предсказание вдруг вспомнилось мне, и так заныло у меня в душе! Что, мама, если исполнится это предсказание? Здесь, в Москве, люди такие коварные, и у Леона так много врагов! Оттого и я тревожусь, что он не идет долго.
— Это все пустяки: колдунья, предсказание, — проговорила царевна Елена. — А скажи мне, зачем ты всюду ходил с Леоном? Разве посещение колдуний и тайных свадеб приличествует твоему сану? Ты забываешь, Николай, что ты — царевич и, может быть, скоро станешь управлять целой страной…
— Ах, мама, — перебил ее Николай, — ведь эта странная женщина сказала и мне, что я царем никогда не буду: это она прочла на моей руке.
— Замолчи, Николай, я больше не хочу слушать твою болтовню! Что скажу я дедушке Теймуразу, когда он спросит меня, как ты проводил здесь время?
— Право, мама, лучше займись Леоном, выгороди его перед отцом. Но что это за шум в кунацкой? Мне кажется, это Леон пришел… Пойдем скорее туда!
Когда они вернулись в кунацкую, там был страшный переполох. Все повскакивали с мест и, перебивая друг друга и жестикулируя, толкались вокруг кого-то.
Елена Леонтьевна и царевич растолкали толпу и очутились лицом к лицу с Дубновым и Ольгою Пронскою. Последняя сидела наподвижная, бледная, как изваяние, с устремленным вдаль, ничего не выражавшим взором. Дубнов же волновался, кричал, пускал в дело жесты и мимику, стараясь толково объяснить грузинам происшедшее. Однако грузины плохо понимали его возбужденную речь.
Когда подошел царевич Николай, стрелец радостно вскрикнул и кинулся к нему:
— Что, что случилось? — спросил его юноша.
— Беда! Вороги скрутили твоего князя и неведомо куда сволокли. Нападение сделали ночью, после того как молодые спрятались в домишке, который я указал им.
— Как же так, за что же? Царские люди?
— Нет, не царские люди, а злые вороги. Я так думаю, это людишки боярыни Хитрово.
— Хитрово? Почему боярыни Хитрово? — с любопытством спросил царевич.
— Беспременно она это, да только от того не легче. Плохо молодцу, а еще хуже молодухе. Вот и привел я ее сюда, больше некуда мне ее спрятать: дома отец со света сгонит. Да и мать ее умерла этой ночью… Эх, дела, дела!
— Как ты узнал об этом? — допытывался царевич.
— Чуть свет Машутка, дворовая девка княгини, прибежала ко мне, ревмя ревет: «Смертушка наша, — говорит, — пришла, вызволяй, как знаешь… Молодого увезли, а молодуха словно ума с горя лишилась».
— Да как же они посмели? В городе-то, почти на глазах у всех? — рассердился царевич.
— А так и посмели. Пришло народа человек двадцать, скрутили князя и уволокли; до княгини не дотронулись, только малость кое-что уворовали. Вот к твоей милости мы и пришли, значит: спрячь до поры до времени молодую княгиню и девку ее Машутку.
— Конечно, она у нас останется, — вмешалась царевна и рассказала все дело в нескольких словах Теймуразу и другим грузинам.
— Ну и дела вы тут делаете! — покачал головой старый царь.
— Я давно заметил, что Леон из бравого джигита в женщину превратился, — сердито махнул рукой Вахтанг Джавахов.
— Леона вы потом рассудите, а теперь позвольте мне увести ее, — проговорила Елена Леонтьевна и, осторожно взяв Ольгу за плечи, повела вон из комнаты.
Ольга послушно давала делать с собой что захотят; она не проявляла ни протеста, ни согласия; ее глаза все так же безжизненно были устремлены вдаль.
Придя в свои покои, царевна позвала к себе княжну Каркашвилли и приказала ей:
— Приготовь постель и теплое питье! Жена Леона Джавахова нуждается в нашем внимании и участии.
Нина на минуту смутилась. Ее смуглые щеки покрылись ярким румянцем, но она скоро овладела своим волнением, и, подойдя к Ольге, с жаром поцеловала ее холодный лоб.
— Права гостеприимства— священные права, — сказала вскользь, якобы для царевны, княжна Каркашвилли, — в особенности в такие минуты и в таких обстоятельствах.
Молодая княгиня вздрогнула, пугливо оглянулась вокруг, и ее глаза наполнились слезами.
— Она заплакала, это хороший знак, — проговорила царевна. — Я боялась этого безмолвного отчаяния.