Горько было читать царю такие дела о своем боярине. Много чудилось ему злобы в письме люблинского воеводы, но если и половина того, что в нем было написано, было правдой, то и тогда Пронский заслуживал позорной казни на Лобном месте.
— Смертоубивец, чернокнижник, изменник своему роду и племени! — с горечью говорил царь присутствовавшим в покоях боярам Ртищеву и Милославскому.
Последний, видимо, чувствовал себя не совсем ладно, и хотя был явным врагом Пронского, но попытался было вступиться за него.
— Может, люди много и наплели на князя-то? — неуверенно произнес он.
— Да ежели сотая доля правды в том, в чем его обвиняют, и то достоин он лютой казни. Тяжко мне людей на казнь слать, сам бы за них на плаху лег, да если они вороги своей родины — чего другого они достойны? — со слезами в голосе проговорил Алексей Михайлович. — Что скажешь, Федор Михайлович? — обернувшись к Ртищеву, спросил он. — Как мне поступить с этим делом?
— Во всех ли делах князь повинился? — спросил Ртищев.
— Он ни в чем не винился: тверд духом, дыбу и огонь вынес, словечка не молвил, — ответил Милославский. — Люди его винились, да ворожея еще сказывала— пытки-то не вынесла ведьма, — что будто дочь от него имела… Многое она, ведьма эта самая, наплела… и на других тоже многих…
Боярин, видимо, робел перед пытливым взглядом царя.
— Ну, говори дальше, что еще там знаешь, — нахмурился Алексей Михайлович.
— Ведьма и боярыню Хитрово оговорила.
— Боярыню? — испугался царь. — Елену Дмитриевну? Не может того быть! Что она могла сделать? Разве гадала раз-другой по бабьему обычаю! Иных дел у нее с ворожеей не было! — заволновался царь.
— Не одна боярыня гадала, — вмешался Ртищев, видя, что Милославский хочет погубить заодно и Хитрово, из зависти к ее влиянию на царя. — И царевны гадали да и царица!
— Бабы! — сердито произнес Алексей Михайлович.
— А потому все баловство это, что ворожеям да колдуньям воли опять много дали: давно не жгли, вот их и развелось по-прежнему, — угодливо проговорил Милославский.
Ртищев с презрением посмотрел на этого двуличного, льстивого и лютого боярина. Хотя он и сам был, конечно, сыном своего века, одобрял казни и пытки, но уже настолько был просвещен, что на невинные занятия гадалок и ворожей смотрел именно как на бабье развлеченье, самое безвредное, безобидное и ничуть не преступное; поэтому предложение Милославского жечь гадалок весьма покоробило его.
— Вот ужо я пожурю царицу, — проговорил Алексей Михайлович, — а теперь поди-ка, приведи ко мне боярыню Хитрово, — хмуро сказал он своему тестю.
Милославский поспешил выйти.
Ртищев, обрадовавшись, что остался вдвоем с царем, стал говорить ему о государственных делах.
Но Алексея Михайловича, видно, в эту минуту мало занимали дела его государства. Его мысли были полны только что сказанным о боярыне Хитрово и об оговоре ворожеи.
Неужели эта голубоокая красавица якшалась с колдуньями да цыганками? Неужели под ее белым лбом таились нечистые мысли? И он позволял ей водить дружбу с царицей, с царевнами, сам любил слушать ее лихие прибаутки да веселые шутки и только дивился ее уменью всем нравиться, всем угодить? Теперь это объяснялось весьма просто: она имела, надо быть, приворотный корень. Царь содрогнулся.
«Может, она и зелье нам какое подсыпала?» — с ужасом подумал он.
А Ртищев говорил ему в это время:
— Никак не можем мы обиду учинить против Персии. Они наши исконные друзья. Еще в одна тысяча шестьсот пятидесятом году, помнишь, приезжал на Москву посол шаха Аббаса, Магмет-Кулыбек, и привез в подарок от того шаха четыре тысячи батманов[36] селитры. А царь Теймураз пусть сам свою обиду с шахом разведет: они свойственники. Ссоры у Теймураза с Рустемом, ханом тифлисским, потому, что они между собою свои близкие, одного поколения; пошли они от великого князя грузинского. Рустем-хан теперь — шахов подданный и басурманин, и половина Грузинской земли с ним, а другая половина — за Теймуразом. Так ссора между ними! И шах на Рустема-хана сердится, что он Грузинскую землю разорил и царевича убил. Теперь Теймураз покинул свою землю, к шаху не писал и не бил челом, а ежели бы бил челом, то шах велел бы ему жить по-прежнему в своей вотчинной земле. А грузины— народ хитрый. Они просят у нас ратных людей против персов идти. Мы с шахом поссоримся из-за них, а нам что за корысть, коли в Грузинской земле не будет шаховых людей?