Долго говорил Федор Михайлович, а царь рассеянно, невпопад отвечал ему и все с большим нетерпением посматривал на дверь.
Наконец вернулся Милославский и встревоженным голосом объявил, что обыскали весь дворец, но боярыни Хитрово не нашли. Она ушла со вчерашнего вечера из дома и до сих пор еще не вернулась. Все люди в ее тереме в беспокойстве. Сенные девушки рассказывали, что за боярыней пришел вечером какой-то неизвестный человек и неведомо куда увел ее, а ночью пришел, вызвал Марковну, долго с нею говорил; потом старая ключница и наперсница боярыни взяла из спальни шкатулку с жемчугами и другими драгоценностями, и они оба ушли, но до сих пор никто из них не ворочался.
— Сбежала, должно! — произнес Милославский.
— Ну, недалеко убежит! — сверкнув глазами, проговорил Алексей Михайлович. — Эй, люди!
Вошли вооруженные стрельцы.
— Скажите своему голове, — распорядился царь, чувствуя как свойственная ему порой вспыльчивость овладевает им, — чтобы послали к заставам погоню да никого без моего приказа не выпускать. Напиши, боярин, о том приказе, — повелел Алексей Михайлович Ртищеву. — Пойдем, тестюшка, к царице, — предложил он Милославскому.
Оба отправились на половину Марьи Ильинишны.
Царица, по обыкновению, ела сласти и слушала длинный рассказ странницы о ее необыкновенном странствии на Афон. Царевны гуляли по саду, потом сновали по терему и все ныли и ныли от тоски.
— Ой, скучно, скучно, матушка-царица! — чуть не плакала Ирина Михайловна.
— Испей винца, и повеселеет! — предложила «верховая боярыня» Стрешнева.
— Ой, опостылело и вино-то! — махнула рукой царевна.
— Ну, сказочниц послушай! — разгрызая семечко, апатично произнесла царица.
— Надоели, все одно и то же гуторят! — лениво потягиваясь, проговорила Татьяна Михайловна. — Разве вот скоморохов созвать да с ними, как намедни, «действа» произвести? — раздумчиво предложила царевна, наслаждаясь ужасом, который отразился при ее словах на лице царицы.
— Что ты, мать моя! — замахала на нее своими пухлыми ручками Мария Ильинишна, — опять в «хари»[37] обряжаться станешь?
— Царевнино ли это дело в «личины»[38] рядиться? — укоризненно проговорила боярыня Стрешнева.
— Еще сама с ними в пляс пустись!
— А и пущусь, — хорохорилась Татьяна Михайловна, — все лучше, чем с тоски подыхать.
— Как погляжу я на вас, государыни-царевны, — вмешалась странница, — и поразмыслю: выходит так, что все это в вас враг рода человеческого действует, смутные мысли вам внушает.
— Ну, пошла, старая, надоела! — остановила странницу Анна Михайловна. — Матушка-царица, вели игрецам на цимбалах[39], что ли, сыграть.
— Под праздник-то! — укоризненно напомнила опять странница. — Лучше бы Четьи-Минеи послушала.
— Царица, где же боярыня Елена Дмитриевна? — спросила царевна Ирина.
— Сама того не знаю, — ответила Марья Ильинишна, — целый день она сегодня на «верху» не была. Уже не занеможилось ли ей?
— В городе сказывают, Пронского на допрос взяли, — осторожно доложила одна «из верховых» боярынь.
— Пронского… в тюрьму? За что? — с любопытством обступили боярыню царевны.
— Во многих будто воровских делах повинился.
— Вот отчего боярыня и к нам не идет, — догадались царевны, — знать, больно скучает: друг он ей был.
Все «верховые боярыни» поджали губы и многозначительно опустили глаза. Наконец-то можно было позлословить и очернить эту царскую любимицу; но им это не удалось сегодня — отворились двери, и вошел царь с Милославским.
Алексей Михайлович еще не совсем остыл от охватившего его порыва гнева при известии, что Хитрово бежала, но был уже относительно спокойнее и, войдя, даже пошутил с сестрами.
— Ну, что, стрекозы, стрекочете? — спросил он, гладя по голове Ирину, свою любимицу. — А я вас журить пришел. Дошли до меня слухи, что в тереме на «верху» бывала ворожея и что будто царица и вы гадали у нее. Правда ли это?
Царевны смущенно молчали. Марья Ильинишна побледнела и от испуга выронила на пол все семечки.
— Я вас спрашиваю, правда это? — уже суровее спросил Алексей Михайлович.
— Правда, — ответила одна царевна Ирина.
— А ведомо вам, что я этого не дозволял и не дозволяю?
— Ведомо было, — чуть слышно ответила Ирина.
— Как же вы мой запрет нарушили? — спросил царь, и его глаза с укором посмотрели на сестер. — Как дерзнули вы нарушить мой указ? Ну, отвечайте же!