Она была не в духе в этот вечер еще и потому, что ждала Меншикова, который обещал приехать, но до сих пор почему-то медлил.
Было уже достаточно поздно, и хотя она знала, что придворные дела всегда могли задержать светлейшего, тем не менее была очень встревожена и даже внутренне упрекала себя за слишком смелое, резкое, порой дерзкое и неподатливое обращение с знаменитым сановником.
В разговорах с Меншиковым она пропускала мимо ушей все его восторги по отношению к себе, все его уверения в пламенной любви и интересовалась больше всего царем, о котором и расспрашивала его…
Она узнала интересовавшие ее подробности: оказывается, царь давно, еще в Москве, повадился в Немецкую слободу, где очаровался дочерью виноторговца Анной Моне, привыкшей к мужскому обществу…
Слушала она и рассказы о том, какого нрава был царь…
Меншиков рассказывал, что он часто раздражался, и припомнил случай, когда на пиру у Лефорта, не без подначки последнего, начал браниться с Шеиным, потом выбежал вон, чтобы справиться, сколько тот за деньги произвел в офицерские чины… Вернулся царь в ярости, выхватил шпагу, ударил ею по столу: «Вот точно так забью я и сих твоих офицеров!»
Но Алексея Семеновича Шеина, героя азовских походов, царь любил… А потому, хотя и не совсем беспричинно было его обвинение в адрес первого российского генералиссимуса (который в России был также и последним, кого он возвел в боярский чин), вскоре-таки успокоился, отошел сердцем…
Все это с жгучим любопытством выслушивала Марья Даниловна — и точными, верными красками рисовала себе портрет царя. В особенности ее интересовала давняя уже история с Анной Моне — и многое говорило здесь ее воображению…
Она уже отчаялась в прибытии Меншикова и ходила мрачнее тучи, когда вдруг все взволновались: приехал светлейший.
Но время уже было позднее, и догадливые гости стали расходиться…
Меншиков обладал замечательной наружностью.
Он был высокого роста, хорошо сложен, несколько худощав, обладал недурными чертами лица и живыми глазами.
Одевался он великолепно и очень опрятно, что весьма поражало иностранцев, потому что это было редкостью среди русских того времени.
Он был очень ловким и сильным человеком, умевшим тонко обделывать свои дела и делишки; искусно выбирал людей, мыслил ясно, говорил дельно и отчетливо.
Но, несмотря на все эти внутренние и внешние качества, единственно чего он не мог— это пленить Марьи Даниловны.
— Что больно замешкался, князь? — спросила она его.
— Вышел такой случай… — ответил Меншиков. — Не гневись и не кори меня. Я, Марья Даниловна, слуга своему царю и не всегда волен поступать по-своему. Намеднись царь зело опалился на меня и закричал гласом великим: «Знаешь ли ты, что я разом поворочу тебя в прежнее состояние! Чем ты был прежде? Вон!»— и вытолкал меня из покоя.
— Ну, и что же ты сделал?
— Я обратился к царице… — ответил Меншиков. — Она одна в состоянии в такие минуты развеселить царя. А сам я добыл кузов с пирогами и явился с ним нынче к самому…
Марья Даниловна рассмеялась.
— Вот, вот, — продолжал Меншиков, — засмеялся и царь, когда увидал меня и сказал: «Слушай, Александр! Перестань бездельничать или хуже будешь пирожника». Гнев его прошел совершенно, но я пошел за царицею и кричал: «Пироги подовые!»— А царь вслед мне смеялся и говорил: «Помни, Александр!»— Помню, ваше величество, и не забуду. «Пироги подовые, пироги подовые!..»
— Нужно хорошо знать царя, чтобы ведать, какое обращение вести с ним… — задумчиво проговорила Марья Даниловна.
— Так вот, красавица моя, и не мог я прибыть к тебе в нужное время, доколе не освободился от своего кузова. Ну, а ты, скажешь ли ты что-нибудь доброе? Когда же разрешишь меня, красавица? Будешь ты любить меня? Позволишь ли любить себя?
— Нет, князь… — твердо проговорила она.
Меншиков удивился.
— Отчего? — спросил он.
— Ты мне не нравишься, — просто ответила Марья Даниловна.
— Чем же?
— Глаза твои не такие, как мне нужно, и нос не такой, и кошель у тебя туго завязан.
— Я развяжу его для тебя, — ответил Меншиков, отличавшийся скупостью.
Марья Даниловна недоверчиво улыбнулась и возразила:
— Но глаза-то ты не переменишь! Другого носа себе не приставишь? Нет, нет… Я не люблю тебя. Да и что ты сделал такого, чтобы я могла полюбить тебя? Сколько времени прошу ко двору меня представить, а ты что?.. Вряд ли и думаешь об этом!