Но дальше договорить ей не удалось, Марковна поволокла ее и вытолкала в дверь.
На Елену Дмитриевну произвела тяжелое впечатление сцена с Агашей. Проклятие девушки вдруг больно отозвалось у нее в сердце, так как, несмотря на весь свой ум и некоторый скептицизм, она была все-таки еще достаточно суеверна и не могла бесповоротно отказаться от веры в силу проклятья и всевозможные приметы.
Марковна вернулась в комнату, плотно притворила дверь и, придвинувшись к своей питомице, шепнула ей на ухо:
— За что девку-то сослала?
— Она слышала, как мы поспорили с князем Борисом Алексеевичем! — ответила, насупившись, боярыня.
— Сколько раз упреждала не ссориться на дому…
— А где же? В поле, что ли, бежать?
— Носа-то мне не откуси! — проговорила довольно развязно мамушка. — Ведь не я виновата! Усылать надо девок, коли что, из сеней…
— Ну, ты меня, мамушка, не учи, сама, поди, знаю, что делать! — окончательно рассердилась боярыня.
— Прощенья просим, — обиделась Марковна, — и на том спасибо! За службу мою верную, за любовь мою крепкую, что души и тела не жалеючи, тебе в послуги отдала, вот и награжденье боярское…
Она утерла рукавом шугая покатившиеся слезы и повернулась было, чтобы уйти.
Елена Дмитриевна размышляла о том, что ссора с Марковной ей теперь как раз не на руку, и, хотя старуха действительно много позволяла себе с нею, но предана была ей, несомненно, всей своей рабской душой, до последней капли крови. Поэтому боярыня, сменив сразу гнев на милость, ласково остановила ее:
— Постой, Марковна! Экая ты, право, обидчивая да спесивая! Мало ли что в гневе скажешь. За словом не угонишься. Больно разобидел меня князь-то.
— Так ты бы на нем гнев свой и срывала!
— Не сорвешь! Он, словно уж, увертлив. Вот о нем-то мне с тобой и есть о чем покалякать… помощи и совета от тебя мне нужно. Садись-ка!
Эти слова и ласковое предложение польстили старухе, и ее обида стала понемногу проходить. К концу же речи боярыни она уже совершенно забыла о себе и только думала о своей питомнице, как бы помочь ей выйти из лихой беды.
Елена Дмитриевна рассказала ей весь разговор с Пронским, его требования, угрозы; поведала ей и свои опасения, что он может злоупотребить тайной, которую завладел, а затем испросила Марковну, как и зачем Марфушка выдала ее князю.
— Надобно все это узнать, — проговорила Марковна.
Елена Дмитриевна согласилась с ней, сказав, что надо во что бы то ни стало ворожею переманить на свою сторону и потом удалить из Москвы, пригрозив ей в противном случае сожжением на костре за волшебство и чародейство.
— Испугается! — уверенно проговорила Марковна. — Как только узнает, кто ты. Ведь вся Москва знает твою силушку при царе.
— А ежели не испугается? — усомнилась Елена.
— Тогда извет пошлем, — не задумываясь ответила Марковна.
— Ее ж… сожгут! — вздрогнув, заметила Елена. — Под пыткой она меня и выдаст!
— Ну, иным каким-либо путем сладим с ней. Ты, боярыня, не сомневайся. Я сама наперед поизведаюсь к ней. А чего Анфиска-то к тебе повадилась? Небось, клянчила за кого?
Елене Дмитриевне не хотелось сказать, зачем приходила нянюшка Анфиса Федосеевна, она знала, что обе старухи очень не любили друг друга, в особенности Марковна прямо-таки ненавидела Федосеевну за ее доброту к низшему, бедному, угнетенному люду и старалась, насколько могла, вредить ей у общей их питомицы, тем более что она, на правах бывшей кормилицы считала себя выше рангом и ближе к Хитрово, чем Анфиса Федосеевна, которая была только нянюшкой. Поэтому Елена Дмитриевна сочла нужным не посвещать Марковну в проект спасения Ванды, и ответила что-то неопределенное.
Но, кажется, это не удовлетворило старой ключницы, она поджала губы и, низко кланяясь, проговорила:
— Изменилась ты ко мне, боярыня, ой, как изменилась!
Ну, да на то, видно, воля Божья, насильно мил не будешь. Не угодила, что ли, я тебе чем?
— Да что ты, мамушка! — начала оправдываться боярыня.
— Нешто я сердца твоего не знаю? — грустно проговорила Марковна. — Ну, да что толковать! Твоя да Божья на то воля. А ты скажи мне, Агафью-то на вечные времена сослать? Может, замуж там за кого-либо выдать?
— Делай, как знаешь. Можно, как время минет, и вернуть. Покличь-ка мне Аннушку!
Марковна поцеловала боярыню в плечо и тихо вышла.
Елена Дмитриевна облегченно вздохнула.
Да, мамушка была права; она сильно изменилась к ней. Чуткое, любящее сердце старухи почуяло перемену…