— Что с тобой, сокол мой? — прижимаясь щекой к его щеке, стала допытываться она.
— Оставь меня, боярыня, — вырываясь из ее объятий, проговорил наконец князь. — Не следует женщине просить у мужчины любви! Наши женщины не так любят. Разве это — любовь? Блажь у тебя одна! Если бы ты любила, так другого не целовала бы! — с презрительной усмешкой проговорил он.
— Кого ж это я… целовала? — бледнея, но еще не сдаваясь, спросила Хитрово.
— Видел я, боярыня, — вставая, ответил грузин. — Видел сам, как ты горячо целовала князя Пронского, узнал потом, что любила ты его! А я… и взаправду было чуть своего сердца тебе не отдал! Уж очень красота твоя на редкость дивная, думал я, что и душа у тебя такая же чистая, как кажут очи твои, да, Бог помиловал, вовремя ты себя показала мне! Спали с меня твои чары, и стало тогда легко и свободно на душе моей. Не обессудь, боярыня! — Леон низко поклонился ей. — Думал, за делом каким зовешь, слуга я твой всегдашний… Только слуга! Прощай! — И он пошел к дверям.
Боярыня, смотревшая на него, бледная, с широко раскрытыми глазами, при последних словах вскочила, как раненная стрелой, с подавленным криком подбежала к грузину и, крепко схватив его рукой, скорее прошипела, чем проговорила:
— Так не любишь? Поиграл и будет?
— Успокойся, боярыня, — ответил изумленный князь. — Когда я с тобою играл?
— Так не любишь? — повторила в исступлении Елена, стискивая руку молодого человека.
— Не люблю! — спокойно и твердо ответил грузин, холодно глядя в ее красивое лицо, теперь обезображенное гневом и страстью.
— Ах! — простонала она, выпуская его руку и хватаясь за сердце, и у нее градом полились слезы. — Не любит, не любит!.. — с тоской шептали ее губы.
— Полно, боярыня! — подойдя к ней, проговорил Джавахов, невольно тронутый ее горем. — Это скоро пройдет, и на твоих щеках снова заиграет румянец, а очи твои снова заблещут радостью и… новой любовью.
Но Елена Дмитриевна мрачно слушала своего утешителя. Слезы скоро высохли, она уже с ненавистью посмотрела на только что дорогое ей лицо и спросила:
— А кто она, моя разлучница?
Грузин не понял.
Елена Дмитриевна криво повела губами.
— Дурака валяешь? — с презреньем кинула она.
— Я хотел расстаться с тобой по-хорошему, друзьями, думал, расстанемся, а ты меня оскорбляешь. За что— не знаю. Ну, Бог же с тобой. Прощай!
— Нет, погоди! Ты мне скажешь, кто та, на которую ты променял меня? — И Хитрово пристально посмотрела на него.
Он не умел лгать и смущенно потупился под нестерпимо испытующим взглядом разъяренной женщины.
— А, так я угадала! — взвизгнула ревнивая боярыня. — У меня есть разлучница? А! Погоди же, ьіилая! Ты узнаешь, как становиться на пути боярыне Хитрово.
Я сокрушу тебя, кто бы ты ни была, я не оставлю у тебя живой косточки…
Князь Леон, бледнея, слушал этот ревнивый бред исступленной женщины и наивно спросил:
— Но ты не знаешь ее, как же ты будешь ей мстить? И за что? Разве она виновата, что я люблю ее? Но, что бы ни было, я защищу ее! — гордо проговорил князь.
— От бабьей мести нет защиты!
— Ну, что ж, теперь я знаю, что ты — мой враг. Всегда лучше знать врага, чем верить ложному другу.
— Да, враг, враг до смерти! — страстно крикнула боярыня. — Враг тебе и всем твоим родичам и землякам!
Леон Вахтангович пожал плечами, с сожалением окинул взглядом отвергнутую им красавицу и медленно вышел.
Боярыня с минуту еще смотрела ему вслед, потом схватилась руками за голову и заметалась по комнате, громко причитывая.
Вся прислуга в смятении столпилась у ее дверей, не смея войти туда.
Между тем посланная от царицы девушка торопила кого-нибудь доложить Елене Дмитриевне, что царица требует боярыню немедленно к себе.
— Поди-ка, сунься, доложи! — шипели девушки на посланную. — Кому жизнь не мила, тот и доложит. Боярыня-то в сердцах страсть как люта.
Однако о царском приказе все-таки доложить надо было.
— Послать за Марковной, ей всего сподручнее, — предложил кто-то.
Быстро сбегали за Марковной. Переваливаясь с бока на бок, та пришла, подстрекаемая интересом повидать свою питомицу в бешеном гневе.
— Наверно, что-то не выгорело, — бормотала она про себя и, расспросив царскую посланницу, вошла к боярыне.
Та сидела за столом, положив голову на руки и подвывая чисто по-простонародному.
— Ну, чего раскудахталась, словно наседка! — приветствовала ее мамушка.