— Слушай! — придвинулась к цыганке боярыня. — Ну, что занимательного в безделках? Слушай меня внимательно.
— Ну, ин слушаю! — проговорила, усмехнувшись, Марфуша, отрываясь от созерцания диковинных вещей.
Торопясь, волнуясь и сбиваясь, начала говорить боярыня, старательно избегая называть имена действующих лиц.
Когда она кончила свой сбивчивый рассказ и вопросительно взглянула в лицо ворожеи, та спросила ее:
— А кто же это будет… молодец-то этот?
— Зачем тебе знать? — смущенно ответила боярыня.
— Как же я могу говорить, если не знаю, кто этот человек будет?
— Ну, я и говорю тебе: он молод, красив… и чужеземец.
— Красив и чужеземец?.. — вдумчиво повторила ворожея. — Может, имя его скажешь?
— Зачем, зачем?! — тоскливо повторила боярыня.
— Как знаешь, а я так, на ветер, гадать не могу, — решительно произнесла гадалка и встала.
— Постой, — остановила ее Елена. — А если я скажу… Одно имя скажу, довольно того будет?
— Довольно будет.
— Зовут его… Леоном, — чуть слышно шепнула боярыня и опустила взоры на узорчатую скатерть стола.
Она не заметила, как изменилось лицо гадалки, каким любопытством загорелись ее глаза и как по ее губам пробежала торжествующая улыбка.
— Так он изменил своей любе? — глухо спросила она.
— Да, — кивнула головой боярыня.
— Чего же ты хочешь?
— Я хочу разлучницу… ее… отвратить от него… — Зелье ей какое дать? — злорадно спросила ворожея. — Или так чем-либо, наговором со света сжить?
— Не… не знаю, — растерянно прошептала Елена Дмитриевна.
— А как зовут ее? — допытывалась хитрая цыганка главного, что ей хотелось знать.
— Не знаю! — со страстной тоской простонала боярыня.
— Узнать хочешь?
— Да.
Марфуша задумалась. Водворилось продолжительное молчание; боярыня боялась нарушить его. Часы тихо тикали, как-то странно звуча в глубокой ночной тишине. Луна на небе высоко поднялась и точно с любопытством заглядывала в открытые окна терема.
— Трудно, боярыня! — проговорила наконец цыганка.
— А ты попробуй! Награжу тебя по-царски.
Марфуша усмехнулась:
— Ведомо мне, боярыня, что ты со света меня изжить хочешь, а не то что наградить по-царски.
— Кто наплел тебе такую небылицу?
Цыганка впилась своим пронизывающим взглядом в светлые глаза боярыни.
— Мне, боярыня, никто не наплетал; в душе твоей читаю и вижу, что зло против меня имеешь.
— За что же? — пролепетала Хитрово.
— Сама знаешь, за что. Ну, будет нам перерекаться! Мы с тобою, боярыня, не впервые видимся, да и не в последний раз. Твоя звезда с моей скрещивается… Дай-ка твою руку! — Елена Дмитриевна робко протянула свою выхоленную руку цыганке. Та внимательно стала разглядывать ее. — Так, так! Ой, боярыня, жалко мне тебя, да и себя-то жалко! Сгубишь ты и меня, и себя!
— Оставь себя! — гневно крикнула Хитрово. — Статочное ли дело равняться тебе с родовитой боярыней? — И она отдернула свою руку.
— Спесива больно! — закипая вдруг гневом, ответила цыганка и, выпрямившись во весь рост, скинув с головы платок, гордо окинула боярыню взглядом. — А, кажись, мы с тобой одной крови…
— Молчи, колдунья! Что ты несешь такое несуразное?
Цыганка, сняв с шеи ладонку, протянула ее Хитрово, но предусмотрительно не отдала ей в руки.
— Смотри! — грозно произнесла она, показывая ей зашитый в ладонку драгоценный перстень. — Смотри! Чай, слыхивала, как покойный батюшка твой печаловался, что отдал перстень и не получил его назад? А знаешь, кому он его отдал? Цыганке Маре, зазнобушке своей, отдал, с клятвою, что женится на ней, да и обманул. Не раз он за перстеньком приходил, да не отдала она ему, сердешная.
— А ты, ты-то как достала его? — спросила боярыня, в уме которой вставали смутные воспоминания о каком-то кольце и об истории какой-то цыганки, довольно сбивчиво рассказанной ей в юности мамушкой.
— Я? — Марфуша усмехнулась. — Я ведь не чужая тому барину да той цыганке…
— Кто же ты? — сдавленным шепотом спросила Елена Дмитриевна, чувствуя, как у нее по спине побежали мурашки.
— Я? — повторила гадалка, зловеще усмехаясь. — Ты вот не похотела равнять себя со мною, погнушалась, вишь… А батюшка-то твой не гнушался моей матерью, из табора ее выкупил, силком любить себя заставил… Не чужие мы с тобою, боярыня, одна в нас кровь говорит, кровь князя Хованского! Я — такая же Хованская, как и ты!
— Врешь, врешь, негодная, колдунья проклятая! — прохрипела боярыня, впиваясь своим ногтями в руку цыганки. — Врешь, врешь! Наклепала ты на покойного батюшку!