Глава 35
На «верху» только что окрестили новорожденную царевну, назвав ее Софьей, в память прабабушки, Софьи Палеолог.
Царица чувствовала себя хорошо, только грусть все еще не покидала ее. Она срастно хотела иметь мальчика, а вот родилась опять девочка, хотя и крепкая, сильная девочка, кричавшая громче и голосистее всякого мальчика, но все же это не была надежда, подпора старости; к тому же царевич Алексей становился день ото дня все хилее и хилее, и уже теперь предвиделось, что он будет плохим заместителем отца, плохою опорою для трона. И царица, взглянув на новорожденную, невольно подавила в своей груди тяжелый, скорбный вздох.
Царь старался по возможности успокоить ее:
— Не печалься, Марьюшка, не кручинься, милая! Мы еще молоды, времени впереди много; сколько еще молодчиков можешь нарожать.
— А куда девок-то девать? Ведь замуж повыдать надо, а где женихов найдем? Вон царевны-сестрицы… все ведь еще в девках сидят.
— И на их долю кто-либо найдется, — спокойно возразил царь.
— Сколько заплатил митрополиту за крестины-то? — хозяйственным тоном осведомилась царица.
— Триста золотых; архиепископам — по два ста, а епископам — по ста.
— К чему такую уймищу? — всплеснула руками царица.
— Ну, Марьюшка, не обеднеем мы от этого!
Царь поцеловал супругу и вышел.
В отдельных покоях, так называемых «потешных хоромах», уже ожидала царя компания бояр— самых приближенных, самых любимых. Пир был уже в разгаре, и подгулявшие, подвыпившие бояре поджидали царя, чтобы снова всласть отдаться разгулу.
Человеку, для восстановления и уравновешения его сил, конечно, необходимо иногда покидать будничные занятия и переноситься в иной мир, развлекая обычное состояние духа; для человека образованного, которому открыто широкое многообразие Божьего мира и человеческой деятельности, эти переходы легки и естественны; но для человека, постоянно замкнутого среди немногих явлений бедной и унылой жизни, они трудны; таким людям является обыкновенно на помощь стремление искусственными средствами переходить в возбужденное, праздничное и веселое настроение, переноситься в другой, фантастический мир, словом отрешаться от действительности и забываться в мире несбыточных грез.
Сам благочестивый и высоконравственный, царь Алексей Михайлович не был исключением из этого общего человеческого правила; только он всегда выискивал к тому какой-нибудь повод, более или менее торжественный, как, например, именины свои или жены, родины, крестины, приезд иностранных послов и даже панихиды по знатным усопшим. А так, «без случая», не любил он предаваться веселью и вел скромный, тихий, замкнутый образ жизни. Теперь выпал как раз отличный случай задать боярам веселую пирушку с преизрядной выпивкой, и царь созвал большое число приглашенных, приказав своим кравчим не жалеть ни вина, ни браги, ни яств.
В «потешных хоромах» были накрыты столы, убранные по-праздничному скатертями и подскатертниками. Ножей не клали; вилки встречались редко, и то двузубые; ложки были только серебряные, и то их было «дюже немного». Вилку и нож клали только послам, а их свита обходилась естественной пятерней. Для более почетных гостей ставили «тарелки» — оловянные или серебряные, и они не переменялись. Остальные ели из «мис» и блюд— каждое на несколько человек. Были и другие «судки» — каменные и деревянные, блюда гусиные, утиные, лебяжьи и другие, рассольницы, солоницы, уксусницы, перечницы и всякая другая посуда, наполненная всевозможной снедью.
Чего-чего только не было наставлено на столе! Тут были и разные холодные заливные, и студни, и «горячее», или «ушное», щи, уха, супы с пряностями, рассолы или солянка, взвары, или соусы; в особенности же стол отличался жаркими, а именно: бараниной, свининой, курами и гусями, которых подпекали на «рожнах»[18] и выносили разукрашенными на серебряных и золотых блюдах в столовую служки, высоко держа их над головами. Таким же образом разукрашивали и жарили всякую дичь; и ели ее с уксусом, перцем и лимоном; но все это не так «уважали», как лебедя в сметане.
Конечно, больше всего «столы ломились» от сосудов для питья. Ими наполнялся весь «поставец» — так назывался буфет в виде пирамидальной этажерки, у которой стоял дворецкий или буфетчик во все время пира, разрезая и отведывая кушанья, отпускаемые ключником из поварни. На этом поставце было немало больших вместилищ — ендовы, ведра с носками, четвертины[19], кувшины, братины с крышками, из всех них добывали вино черпальцами, «судами» или ковшами. Но в особенном изобилии на поставце красовались сулеи[20], корцы, кружки во восьмую ведра, чаши, кубки, бокалы, чарки, «достаканы» — обыкновенные и огромные, так называемые «стопы».