Пронский смотрел на него опечаленными глазами, не будучи в силах произнести ни слова.
Их беседу прервали страшный шум и поднявшийся в зале крик. Ртищев повернулся и увидал, что князь Леон, стоя перед пьяным Черкасским, громко требовал вернуть ему его кинжал, который, блестя дорогой оправой, висел на княжеском поясе и о котором Черкасский пьяным языком рассказывал своим собутыльникам.
— Отдай, слышишь ли, князь, отдай кинжал! Он не твой, и ты должен возвратить его мне! — взволнованно говорил Леон.
— А, так это ты — мой убивец? — заревел пьяным голосом Черкасский.
— Я тебя не убивал, — загорячился Леон. — Я только ответил на твое оскорбление. Отдай мой кинжал!
— Вот, погоди, придет царь, пожалуюсь я ему, что убийцы у него не только на свободе рыщут, но еще и на вечери зовутся.
— Отдай кинжал, — горячился Леон.
Вокруг них столпились все присутствующие; одни взяли сторону Черкасского, другие— молодого грузина.
— Отдай, что те связываться с чужою вещью! — кричал один голос.
— Кинжал не твой, ну и отдай, — горланил другой.
— Связался черт с младенцем! — шипел по адресу Черкасского чей-то озлобленный голос. — Такого, как тебя, убьешь небось!
Перебранка начинала принимать угрожающие размеры, когда в столовую вбежал рында[21] с криком, что царь сейчас жалует.
Глава 36
Царь Алексей Михайлович вошел в столовую в сопровождении Милославского и с изумлением взглянул на столпившихся в кучку бояр. Те при его появлении смолкли и до земли склонили свои головы. Только Леон и князь Орбелиани, поклонившись царю, тотчас же выпрямились и, гордо закинув свои головы, смотрели ему прямо в глаза.
— Здорово, бояре! Что приутихли? — спросил царь, направляясь к своему креслу.
Бояре поднялись и сбивчиво стали объяснять распрю Черкасского с Джаваховым.
— Ничего не разберу, — отмахнулся царь, — говори кто-либо один.
Но, прежде чем кто-либо из бояр успел сказать слово, князь Леон пробрался через толпу бояр и упал к ногам Т ишайшего.
— Дай слово сказать, государь, — громко и внятно произнес он по-русски, с едва заметным акцентом.
— Говори, молодец, говори, — ласково ободрил его царь, любуясь тонкой, стройной фигурой грузина.
В нескольких словах Леон рассказал свое невольное столкновение с князем Черкасским; как тот ударил ни в чем неповинного служилого, как князь Леон не одобрил этого поступка, как князь дерзко обозвал его за это, и в конце концов вызвал его на кулачный бой, от которого Леон отказывался, зная, что бои по праздникам запрещены, и еще потому, что оружие у него и князя было неравное: грузины-де кулачному бою не обучались, а Черкасский оружием отказывался решить их недоразумение.
— Убийца он! — прервал рассказ отрезвевший Черкасский.
— Молчи, дай князю досказать, — остановил его царь.
Леон ясно и коротко докончил рассказ; князь хотел ударить его — на это есть свидетель; обозленный этим, он, Джавахов, выхватил из ножен кинжал и ударил им Черкасского, но ударил неопасно, потому что князь жив и даже собирается жениться; теперь он, Джавахов, требует у князя обратно свой кинжал и готов вторично вступить с ним в бой, но лишь при равных условиях.
Леон умолк и вопросительно устремил на царя свои жгучие, прекрасные глаза, горевшие огнем одушевления. Царь сидел в глубокой задумчивости. Наконец, тяжко вздохнув, он прервал молчание:
— Так соблюдаешь ты, Григорий Сенкулеевич, мои указы? — обратился он к Черкасскому. — Вот иноземец чтит мой указ, а ты… к обедне едешь, а что учиняешь?
— Прости, надежа государь, — низко кланяясь, сумрачно ответил Черкасский. — Нрав мой крут больно — иной раз и не совладаю с ним.
— Мало в церковь ходишь, плоти своей молитвою да постом не обуздываешь, вот сатана-то и завладевает тобой! — сокрушенно произнес царь. — Ну, да на этот раз, по случаю великой нашей радости, я прощу тебя, но помни, Григорий Сенкулеевич, в последний это раз. Буйства твои чрезмерны, и надо положить им предел.
— Вот скоро женится и остепенится, — ввернул за него Милославский.
— Женится — переменится, — засмеялись кругом.
Царь улыбнулся, после чего обратился к Леону.
— А тебя, молодец, тоже на сей раз прощу ради великой нашей радости. Ведь мирволить убийству негоже! Ну а теперь ступайте оба с миром и выпейте по чарке фряжского вина, и да будет все забыто!