— Отобранных нам не надо.
— А я тебе и не дам. Ты же враг! Враг Германии. Думаешь, я не знаю, чьих рук не миновала та их винтовочка? Напрасно дураки немцы на немого списали. Я согласился, думаю: пусть! А сам имею в виду. Тебя, Степанида, имею в виду. Я еще тут пошурую. В одном месте. Знаешь, в каком!
Он почти выкрикивал это, вперив в нее твердый, безжалостный взгляд, и она смешалась, первый раз за эту встречу подумав: неужели разнюхал, холуй немецкий! Но и в самом деле у нее стало муторно на душе, казалось, он что-то узнал, вроде сам подглядел или, может, подсказал кто. Хотя рассудком она убеждала себя, что ничего знать он не мог. Пугал? Испытывал? Может быть, хотя все равно было скверно.
— А вот Петрок умнее тебя, — помолчав и немного успокоясь, сказал Гуж и вскочил из-за стола. — За самогон взялся. Правильно! Только пускай не вздумает от меня скрываться. Голову откручу и скажу, что безголовым родился. Выменял змеевик на скрипку и думает утаить. Не удастся, у меня агентура!
В сенях раздались шаги, через порог шагнули длинноногий Колонденок и плотный, плечистый Недосека.
— Ну что?
— Нигде нетути! — взвизгнул Колонденок.
Недосека сначала изобразил глубокую озабоченность на лице и, жестикулируя, начал пространно объяснять:
— Обшарили это, считай, насквозь. И в пуне, и в хлевках. Нету. И куда он пропал, кто его знает…
— Хреново шарили! — оборвал его Гуж. — Ну ладно. Некогда сейчас, а то бы…
Он еще раз торопливо заглянул в каждое окно и перехватил винтовку.
— Недосека, будешь стеречь! Садись и дожидайся! Придет, никуда не денется. Ее, — кивнул он на Степаниду, — никуда за порог. Придет, горелку ко мне. Понял?
— Понял, ну, — не очень решительно сказал полицай.
— Вот так! Поехали, Потап! А ты запомни, что я сказал, — на прощание бросил он Степаниде. — Покеда не поздно.
Она стояла возле печи и смотрела в окно, как они там разворачивали телегу, как садились в нее на ходу и выезжали из ворот. Только потом она оторвалась от окна и оглядела притихшую фигуру Недосеки, который терпеливо стоял у порога.
— Садись, чего же стоять.
— Ага. Это… сяду. А то ноги, они свои, не казенные.
Недосека скромно опустился на скамью, вздохнул, обеими руками оперся на дуло винтовки с заметно расколотым вдоль прикладом.
— За водкой ехали или как? — спросила Степанида.
Недосека изобразил искреннее недоумение на простодушном, в общем, симпатичном, с ровными бровями лице.
— А кто ж его знает! Он все. Или за водкой, или еще зачем. Нам не говорит.
— Неужто никогда и не говорит?
— Не-а, — захлопал круглыми глазами Недосека. — Правда, когда жидов выкуривали, так говорил. Инструктаж подробный давал: и сколько патронов брать, и где стоять каждому. Кому в оцепление, значит, а кому их барахлом заниматься.
— А их куда?
— А их погнали. Зондеркоманда погнала в карьер. А там…
— Всех? — внутренне холодея, насторожилась Степанида.
— Считай, что всех. Мало осталось.
«Ну вот, эти уже дождались!» — почти с ужасом подумала Степанида. Как-то в конце лета слышала, люди рассказывали: немцы отвели в местечке три улицы возле речки, согнали туда всех евреев. Одни говорили: ой, ненадолго это, все равно побьют, надо разбегаться. Другие рассуждали так, что не должны уничтожить, что и немцы люди, веруют в бога — это и на пряжках у них написано. Очень правдоподобно рассуждали умники, и их слушали. Известно, когда человек чего хочет, так всегда найдет тому оправдание, убедит сначала себя, а потом и других. Или наоборот. Ну и досиделись вот до карьера.
— Сколько людей ни за что погибло, а такую холеру так никто и не трогает. И пули на него не найдется. Я про твоего дружка, про Колонденка. И прежде он был сволочь, а теперь и подавно, — сказала Степанида.
— Сволочь, ага, — просто согласился Недосека. — Сначала Гуж хотел его шлепнуть. В хату ночью пришел, меня на караул поставил. А поговорили и полюбились. Назавтра уже и винтовку ему вручил. Вот как делается.
— Быстро делается. Красноармейской формы еще не сносил. Как был у своих…
— Я так думаю: а куда ему больше? Его же тут все ненавидели еще с той поры. Куда деваться? Только в полицию.
— Только в полицию, это правда, — подтвердила Степанида. — Прямая дорожка. А тебя к ним что привело? Или, может, понравилось? — осмелев, спросила Степанида.