— Может, сварить картошечки, если не ели, со шкваркой?
Лысый возле стола, стряхнув с себя неподвижность, решительно сказал «нет» и повернул голову к военному в шинели.
— Поглядите там…
Тот быстренько выскочил в сени, а сидевший у грубки раскрыл дверцу, из которой пахнуло умеренным теплом — дрова все-таки разгорались.
— Ну видишь? По-сибирски веселее пошло! — бодро заметил гость.
В это время в запечье снова закашляла Феня, Степанида подалась за дерюжку, а лысый возле стола озабоченно, тяжело вздохнул. Когда она вскоре вышла оттуда, успокоив дочку, тот, что был в кожанке, встал со скамейки и, казалось, отгородил полхаты своей широкой спиной.
— Надо лечить ребенка. Доктора привозили?
— Да где по такой метели! Может, сама как поправится. Вот молока нет, корова запустилась, а дочка больше не ест ничего, — пожаловалась Степанида.
— Это плохо. Меду надо купить.
— Гм, кабы было на что. А то вон по страховке недоимки еще не выплатили…
Сильно притопнув в сенях, вошел военный и что-то сказал. Тот, что сидел возле стола, сразу поднялся, начал застегивать на крючок воротник пальто, но тут же остановился, расстегнул пуговицы. Петроку не было видно, что он достает из кармана, другой, в кожанке, как раз заслонил его, но вскоре он догадался. Степанида неуверенно проговорила:
— Нет-нет! Что вы, не надо, — но тут же дрогнувшим голосом начала благодарить: — Спасибочко вам, если так…
— Дочке на молоко и лекарство, — тихо сказал старший.
На его лысой голове уже сидела высокая каракулевая шапка, он запахнул пальто и направился к двери. Петрок отступил в сторону, в самый кочережник и готов был провалиться сквозь землю от стыда. Зачем она взяла? Как нищенка — от незнакомых да еще начальства, хотя бы и на лекарство ребенку, но разве это красиво?
— Спасибо вам. А как же отдать? Хотя знать бы кому? — растерянно проговорила Степанида, идя следом.
— Отдавать необязательно, — твердо сказал мужчина в шапке.
— Так ведь долг.
— Небольшой долг.
— Знать бы, откуда вы.
Тот, в пальто, уже выходил в сени, за ним вплотную держался другой, что был в кожанке. Военный, пропустив обоих вперед, украдкой оглянулся и тихо шепнул Степаниде:
— Из Минска. Товарищ Червяков.
На несколько секунд Степанида будто остолбенела с зажатым в кулаке червонцем, а Петрок ощутил внезапную слабость в теле: ну и упорола жена! У кого напросилась на милостыню! Это же сам руководитель республики. А она про лен, про деньги… Но гости выходили из сеней, и, хоть было страшно неловко, он должен был их проводить.
Во дворе все мело, но на свежем снегу было видно далеко. На большаке под сосняком стояло две легковушки, и возле них чернели несколько фигур, наверно, дорогу там все же откопали, можно было ехать.
У ворот, отвернувшись от ветра, Червяков остановился.
— Спасибо за обогрев, хозяин. Здоровья твоей дочке, — тихо пожелал он.
Петрок растерянно стоял на снегу, не зная, кланяться, благодарить или как? У него вроде отнялся язык, и он ничего не мог вымолвить, не находил нужных слов. Тогда Червяков спросил о чем-то своего помощника, и тот уточнил:
— Фамилия как твоя?
— Богатька, — сказал Петрок и смутился, впервые устыдившись собственной фамилии, так несуразно прозвучала она на этом убогом, заваленном снегом дворе.
— Так богатой вам жизни, товарищ Богатька, — пожелал на прощание председатель ЦИКа, и они все, пригнув от ветра головы, начали пробираться по своим прежним следам к большаку.
Петрок смешался и опять не ответил, глядя на этих людей и взволнованно повторяя в мыслях: «Где там богатой, где там богатой…» Прежние неизбывные хлопоты охватили его с новой силой — ржи в истопке оставалось пуда четыре, впрочем, с хлебом, может, и дотянули бы до крапивы и щавеля, если бы побольше было картошки. Картошка, однако, кончалась, неурожайное на нее выдалось лето — вымокла от дождей, сгнила под стеблем. Неизвестно, как теперь дожить до новой?
Глава 23
Как-то, однако, дожили до весны, не сытно, скорее голодно, но дождались теплых солнечных дней и зеленой травы. Степанида из первой крапивы наловчилась готовить какое-то варево, которое, если его побольше заправить салом, так можно было есть. Хуже получилось с хлебом — хлеба не было. Но председатель колхоза Богатька Левон ухитрился дополнительно распределить на трудодни три бурта прошлогодней картошки, и Петрок привез к Первомаю телегу вялых проросших клубней. Ничего, ели, мешали с ячменной мукой, пекли лепешки, хотя остатки ячменя также берегли на крупу для супа.