Самым ошеломляющим из все его недавних впечатлений была, конечно же, картина мира, распростертого перед ним и под ним. Доводилось ли кому-нибудь испытать что-либо подобное? Как переварить, как постигнуть явление, которое даже глазу оказалось не дано объять до конца? На запад и на восток — да, насколько он мог судить, и на юг — поверхность планеты, по-видимому, не имела границ. И только на севере, строго на севере, она обретала определенную, но совершенно невероятную форму закругленного по бокам изящного острия, уходящего ввысь, в бесконечность.
Как солнце, как луна. И как, по-видимому, все небесные тела в окрестной вселенной.
Теперь три человека — что прикажете доложить о них? Мог ли он быть уверен, что они благополучно добрались до своего селения, если их превратило в карикатуры, с которыми было невозможно общаться, а потом и полоски, которые стало не разглядеть? Они перешли в свой собственный мир, полностью враждебный ему.
А малыш — что сталось с малышом? Дитя Города, не подверженное изменениям, как и сам Гельвард, и не способное окарикатуриться подобно всему вокруг… Росарио, вероятно, была вынуждена его оставить, и теперь малыш уже мертв. А если еще и жив, то движение почвы неизбежно вынесет его на юг, в зону, где сила достигнет такой мощи, что убьет его.
Погруженный в мрачные раздумья, Гельвард шагал и шагал, почти не замечая ничего вокруг. И только когда приостановился, чтобы сделать глоток воды, с удивлением понял, что знает, где находится, — среди скальных обнажений к северу от расселины, через которую строили мост.
Глотнув воды из фляги, он пошел назад по собственным следам. Чтобы отыскать дорогу в Город, надо прежде всего обнаружить колею, а в том районе, где строили мост, шансов на это было больше, чем в любом другом.
И правда, ему вскоре встретилась речка, которую до того он, видимо, пересек в задумчивости, не заметив. Отнюдь не уверенный, что это именно та речка, — ее и речкой-то назвать было трудно, разве что ручейком, — он все же двинулся вниз по течению. Мало-помалу берега ручейка приподнялись, стали круче, но расселины не было и в помине Гельвард взобрался наверх и побрел в обратном направлении, против течения. Ландшафт казался дразняще знакомым, но ручеек поразительно сузился и обмелел, — наверное, это все же другой ручеек…
И тут он приметил внизу, у воды, вытянутое черное пятно, а подойдя ближе, уловил слабый запах гари. Он всмотрелся и понял, что перед ним след костра. Его собственного костра, разожженного всего несколько дней назад.
Ручеек, журчащий теперь совсем рядом, был в ширину не больше ярда, — а ведь когда он купался здесь с женщинами, полоса воды казалась по крайней мере вчетверо шире. Он опять поднялся наверх и после долгих поисков обнаружил на берегу вмятину — по видимому, яму под фундамент опорной башни.
Расстояние от берега до берега в той точке составляло от силы пять-шесть ярдов. От воды внизу Гельварда отделяли какие-то жалкие несколько футов.
Здесь, на этом самом месте, Город пересек расселину, казавшуюся бездонной.
Гельвард двинулся на север и спустя недолгое время заметил следы шпал. Следы были мелкие, по семнадцати футов в длину, и лежали в трех дюймах друг от друга.
К вечеру следующего дня окружающие предметы приобрели более или менее обычный вид. Деревья выглядели деревьями, а не раскидистыми кустами. Камешки под ногами стали округлыми, а расплывчатые пятна зелени превратились в пучки травы. Правда, колея, по которой он шел, лишь отдаленно напоминала ту, какую клали путевые бригады, да и просвет между путями оставался слишком велик — и все же Гельвард свыкнулся с мыслью, что путешествию скоро конец.
Дни шли за днями, он потерял им счет, зато местность казалась теперь хорошо знакомой, и кроме того, он не сомневался: сколько бы ни длилось его путешествие, оно все равно оказывалось куда короче, чем предсказывал Клаузевиц. Даже принимая в расчет те два или три дня в зоне предельных искажений, что промелькнул с неправдоподобной быстротой, Город никак не мог переместиться более чем на одну-две мили.
Уверенность в том, что цель близка, подбадривала Гельварда: ведь запасы воды и пищи почти иссякли.
Он продолжал путь, и снова шли дни, а впереди не было заметно никаких признаков Города, и, хуже того, колея упорно не хотела сужаться до заданной ширины. Впрочем, он уже так привык к неизбежности линейных искажений, что не придавал им особого значения.