Верхние этажи залатали и перекроили в виде многоквартирного крольчатника, такого сложного и запутанного, что лишь сама Чука знала полную схему, да и то порою путалась. Беглец мог перемещаться между клетушками, уходя от погони этаж за этажом, и без труда выскользнуть даже из плотного поискового невода. Необычайная сложность планировки служила Чуке надежным источником ежегодного дохода.
Нижние этажи Чука отвела под знаменитый бордель, где за внушительную сумму нетерпеливым клиентам помогали утолить жажду наслаждений, а для особо капризных изобретали новые виды грехов. Но самое прибыльное предприятие Чуки Фруд размещалось в подвальном этаже.
Снаряды давнишней войны, преобразившие дом в радужный кратер, смешали керамику, металлы, стекла и пластмассы старинного завода, а переплавленный конгломерат их стек до самого нижнего этажа, постепенно затвердев блистающим покрытием кристаллической текстуры и фосфоресцирующих оттенков, странно гулким и будто бы неустойчивым при ходьбе.
Подвальное представление стоило опасностей пути в Бастион-Уэст-Сайд. Пробираешься по извилистым улицам, пока не достигнешь зубчатой оранжевой полосы, указывающей вход в Радужный Дом Чуки. У дверей тебя встречает унылый швейцар в официальном костюме XX века и спрашивает:
— Бордель или предсказание, сэр?
Если ответить, что лучше предсказание, тебя направят к потайной двери, похожей на вход в гробницу, чтобы содрать гигантскую сумму и вручить фосфорную свечу. Держа ее в поднятой руке, спускаешься по крутой каменной лестнице. В самом низу лестница делает резкий поворот, и внезапно открывается широкий длинный подвал с арочными сводами, на полу которого, по впечатлению, разлилось озеро гулкого огня.
Поверхность этого озера, когда на нее ступаешь, гладкая и стеклянистая. Под нею мерцают и вспыхивают пастельные разводы, подобные северному сиянию. При каждом шаге кристаллическая масса отзывается мягкими аккордами, и те долго перекатываются в воздухе, словно отзвуки бронзовых колокольчиков. Если сесть неподвижно, пол все равно будет гудеть, откликаясь на вибрации далеких улиц.
На каменных скамьях вдоль стен подвала сидят другие любознатцы, которым не терпится узнать будущее, все с фосфорными свечами. Оглядев их, безмолвных и восхищенных, внезапно понимаешь, как от пола передается им странное сияние вроде ауры или нимба на иконе, какие божественные звуки издает пол при каждом движении их тел. Свечи напоминают звезды морозной ночью.
Присоединяясь к гулкому жгучему молчанию, сидишь тихо, пока не вступает высокий звон серебряного колокола, повторяясь снова и снова. Резонирует весь этаж, и удивительная взаимосвязь света и звука заставляет пол воспылать восхитительными яркими красками. Затем, в каскаде пламенной музыки, появляется Чука Фруд, чтобы занять место в центре пола.
— И тут, разумеется, сказочке конец, — сказал себе Линкольн Пауэлл.
Он посмотрел в некрасивое грубое лицо Чуки: толстый нос, маленькие глазки, бесформенный, словно покореженный рот. Северные сияния озаряли ее черты и фигуру в облегающей мантии, но не маскировали того факта, что вопреки амбициозности, изобретательности и алчности Чука напрочь лишена эмпатии и таланта ясновидицы.
— Может, она хоть актриса неплохая? — задумчиво пробормотал Пауэлл.
Чука остановилась в центре подвала и стала очень похожа на вульгарную Медузу. Потом воздела руки в том, что у нее сходило за иератический всеохватный жест.
— Нет, и актриса так себе, — заключил Пауэлл.
— Я прибыла сюда, — заскрипела Чука, — дабы помочь вам заглянуть в недра ваших сердец. Вглядитесь в сердца свои, вы, те, кто стремится… — Чука помедлила и заговорила опять: — Кто стремится отомстить человеку с Марса по имени Зерлен… Кто стремится завоевать любовь красноглазки с Каллисто… Кому нужно все состояние богатого старого парижского дядюшки до последнего кредита… Кому…
Вот те раз! Бабка-то щупачка!
Чука оцепенела с открытым ртом.
Ты принимаешь мои мысли, не так ли, Чука Фруд?
Телепатический ответ был разрозненный, полный страха. Ясное дело, Чука Фруд никогда не тренировала свою природную способность.
Кт… Чт… Кто ты? Что ты?