Но не только руки! Подобранный дробовик тоже растворяется!
Что это значит, доходит не сразу. Я с учебки покрытием камуфляжным не пользовался, не надевал, но принцип знаю: быстрая фрактальная подгонка контуров и цвета, байесовская свертка, размытие. В принципе, то же самое, что осьминог делает, когда хочет замаскироваться. Но на «шакале»-то покрытия нету, и на подобранных магазинах и прочем барахле тоже — а все вместе стало прозрачней стекла. Единственная штука, способная на такое — ну хотя бы теоретически, — это поле, изменяющее вокруг меня индекс преломления. Но чтоб искривлять свет настолько, нужны циклотронный магнит и ядерный реактор, выдающий нужную мощность.
Из какой же гребаной секретной лабы это чудо вылезло?
Выхожу из-за памятника (надпись на постаменте гласит: «УНИВЕРСАЛЬНЫЙ СОЛДАТ» — прям в тему, честное слово), а наемник как раз застегивается и оборачивается. Смотрит сквозь меня, потом топает, откуда пришел, невинно и безмятежно.
А я тем временем едва не попадаюсь. В левом нижнем углу есть полосочка маленькая, и становится она все меньше, краснеет. Когда совсем покраснела, я её и заметил, а тогда уже и тень начал отбрасывать. Едва успеваю спрятаться за клином, когда отключается невидимость.
Пописавший солдат замедляет шаг, оборачивается, нечленораздельно бурчит и движется дальше.
Ага, насколько нас хватает? На двадцать секунд? На тридцать? Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Хотя полосочка ползет обратно, комбинезон перезаряжается.
Кто-то вопит.
Нет, не просто «кто-то» — это Парчман, мой кореш, парень из моей команды! А потом стреляют, и он перестает кричать.
И крик, и выстрел донеслись из замка.
Комбинезон ещё не успел перезарядиться, но я уже двигаюсь, скольжу вдоль кирпичной стены. Задерживаю взгляд на открытой платформе, припаркованной перед входом, — на ней груда тел.
Некоторые — в камуфляже.
За поворотом лязгают тяжелые ворота, и я прижимаюсь к стене. Пара паукоголовых наемников стаскивают Парчмана по лестнице и вскидывают на платформу, будто гребаный мешок с песком. У Н-2 хорошая оптика, могу увеличить, но мне и без увеличения видны ожоги на руках Парчмана, порезы на босых ступнях. Я такие отметины видывал. Обычные следы допросов, не вполне вписывающиеся в международные правила. В учебке нам про них походя рассказывали. А что, дело обычное, плевое, все этим занимаются.
Правда, об аккуратных круглых дырах на виске не рассказывали ничего.
Наемники направляются домой, треплются по пути о «дерьмоголовых» и мокрощелках. Ворота оставляют открытыми: пара здоровенных створок, вделанных в арку, по сторонам большие прямоугольные колонны — будто из игры про гладиаторов. Такой у них персональный Колизей.
Ну, если уж они так захотели зрелищ…
Я снова включаю невидимость и шагаю прямо сквозь ворота форта Клинтон, сквозь кольцо разоренных офисов и разбитых ларьков. Оказываюсь в круглом внутреннем дворе, заставленном ящиками и коробками, с расставленными вдоль стен пушками восемнадцатого столетия — наследством туристского сезона, — парой испятнанных кровью дощатых лежаков с приделанными кожаными ремнями в местах, где должны быть руки и ноги лежащих. Рядом толпа «целлюлитов» — выпендриваются друг перед другом, кто, мол, первый засранца Пророка завалит.
Затем полосочка заряда краснеет, комбинезон делает «ш-ш-ш», и в мире становится очень тихо.
Я смотрю на себя — вот он, красавчик!
Не знаю, сколько здесь крайнетовских подонков. Дюжина, две — неважно. Да хоть гребаный полк — мне наплевать. Я — смерть, я — четыре всадника Апокалипсиса, меня невозможно остановить. Я — морская пехота, я годами тренировался сцепляться с врагом вплотную, и вот он, враг: тупоголовые недовояки, хорьки-наемники, выброшенные за профнепригодностью погранцы, задроты с непомерными амбициями, дрянь, никогда не клявшаяся в верности ни стране, ни делу, убивающая за того, кто даст больше денег. Я вспоминаю раздавленные палатки, поломанные носилки, клетки, полные трупами гражданских. Вспоминаю изувеченные тела моих братьев по оружию. Это не просто мой священный долг — избавить Землю от этих гадов — это удовольствие. Я могу разносить в клочья таких весь день, а потом всю ночь танцевать, я…
Я убью их всех, всех!