— У тебя сканер берет что-нибудь?
— Не, похоже, твари катапультировались перед падением. Подождем, пока явится команда зачистки.
— Если катапультировались, то куда подевались?
— Хороший вопрос.
Да уж, хороший. Я обмусоливаю его, включив невидимость и направляясь вниз по съезду. Если бетономешалки пустые, может, спуститься и попытаться проникнуть к кораблю с нижних уровней гаража? Когда Н-2 перехватывает действительно важный кусок разговора, я уже глубоко. Ещё немного — и пропустил бы.
— Черт, эта дрянь глубоко залетела — её только через шахту лифта и достанешь.
Ага.
Хорошие новости: может, таки добуду Голду его образцы. Надо же: «Вон он, шанс остановить инфекцию — а возможно, и все вторжение». Бла-бла-бла.
Плохие новости: вход в шахту лифта — на другой стороне площади, рядом с толпой кровожадных наемников, а по соседству с ними — куча патронов и снаряжения. Наемникам же приказано валить меня изо всех стволов, как только попадусь на глаза.
Новости ещё хуже: слышу шаги по меньшей мере четырех человек, подходящих к въезду снизу, и я ну никак не успею выбраться наверх за время невидимости.
Ей же ей, нравится мне, когда остается один-единственный выход. Никаких тебе мучительных сомнений.
Они слышат меня перед тем, как увидеть. Невидимость хороша, но она не глушит звук сапог по бетону, топающих на скорости тридцать миль в час. Наемники замолкают, выставив пушки, но я уже рядом, луплю по их кевларовому тряпью из дробовика, бью прикладом по блестящим серым шлемам, хватаю одного за глотку, швыряю и смотрю, как он ударяется об опору, скользит вниз и мгновенно превращается в кучу изломанного хлама.
Снизу, от гаража, доносятся панические вопли. В эфире тоже вопят — помощи просят, знают: я по их души пришел.
Но я не тороплюсь. Снова делаюсь невидимым, меняю дробовик на недавно осиротевший автомат и направляюсь наверх. Комбинезон работает в режиме усиления. Я двигаюсь очень быстро, а ещё энергия расходуется и на невидимость — через три секунды батареи опустеют. Нет, через две: я прыгаю на усилении через подкрепление, спешащее вниз по пандусу, шестеро придурков, торопящихся пострелять, не видят, как я подбежал, и не видят, как я убежал, хотя последний могучий прыжок опустошил батареи вконец, и являюсь я во всей красе прямо над их головами. Они-то неслись, глядя вниз, ожидая встречи со мной, не озираясь, а я уже на поверхности. И вот там-то меня ожидает теплая встреча: вертолет над головой, и орава недоносков бежит по краю кратера, тряся пушками (два, четыре, семь, восемь, девять — БОБР насчитывает девять мишеней и тут же вешает треугольнички-целеуказатели на каждую, любезно отмечая расстояния). Я виляю, пригибаюсь, но все равно в меня попадают, и, хотя комбинезон с повреждениями справляется, на это уходит энергия, полосочка заряда замирает, батареи ещё пусты.
С вертолета лупит тяжелый пулемет. Я в ответ швыряю гранату, пилот дергается, отводит вертолет — напрасно, мой маленький разрывной ананасик может только попугать, — зато цель пулеметчик потерял. Я шлепаюсь наземь и закатываюсь за бетонный парапет, высотой где-то по пояс. На нем — рядок заморенных кривых деревьев в кадках. Граната отскакивает, катится, вышибает окна в кафе.
Самое большее секунд через восемь меня обойдут и прижучат.
Но полоска заряда уже подобралась к шести. Я включаю невидимость, откатываюсь от парапета, встаю. Заметил: невидимость держится куда дольше, когда комбинезону не нужно тратиться ни на что другое. Если стоять неподвижно, невидимости хватает на сорок пять секунд, может, даже и на минуту.
Может, почти на столько хватит, если начну двигаться медленно… очень медленно.
Эфир заполняется воплями: «Потерял цель! Он снова невидимый!» Я же тихонько отхожу в сторону и продумываю действие: пять длинных шагов до обрыва и метров пятнадцать по воздуху у левого края. Загоняю усиление на максимум — и ходу!
Полет начинается удачно: ботинки не скользят, отрываюсь сантиметрах в двадцати от края, сразу же сбрасываю усиление до минимума. Парю над дырою будто призрак.
А приземление ни к черту: ноги прямо на краю, за спиной — пропасть, я качаюсь над ней, махаю судорожно руками, пытаясь удержать равновесие. Тут уж не до заботы о тишине, о том, как грохочут мои сапоги; если сквозь вертолетный рокот, вопли и стрельбу наобум меня кто-то расслышит — все, кранты.