Просто, да?
Но разве ж такой укупоренный засранец, как Харгрив, придет и объяснит простыми словами? Никак нет, сэр! Да он за десятилетия до вашего и моего рождения понял: знание — сила. И за этот срок насобачился скрытничать, привык, проникся и закоренел — спроси, который час, и то не признается, хоть ты его за яйца тяни.
Ну вот, в промежутке между надиранием задниц пришельцам и возней с трубами я таки сделал как надо. И вот стою, вокруг дохлые цефы подтекают жижей, споры вовсю летят через три подстанции, а Харгрив приказывает: «Теперь — прямо в центр!»
Однако что-то я не заметил в основании шпиля живописной двери с неоновыми буквами: «Центр здесь». Харгрив предлагает такую дверку учинить самому: «Попробуй подорвать одно из сочленений ганглия и войди сквозь отверстие». Даже мне оно кажется дуболомством первейшего разряда, но поди ж ты, придумай чего получше. Потому нахожу место, где ганглий входит в основание шпиля — там вмятина с дырой и пар свищет — должно быть, в недавнем бою зацепило гранатой. В дыру я запихиваю пару ракет из гранатомета, молясь Летающему Макаронному Монстру, чтоб не похерить все башенное управление.
Буммм!
Пыль оседает мгновенно, втянутая в проделанную дыру. Надо же, там разрежение! Эта штука ещё и дышит. И я, учинивши трахеотомию инопланетной глотке, протискиваюсь внутрь, а там…
Вот они какие на деле, тентакли из комиксов!
Похоже, я в чем-то вроде зернохранилища. Повсюду вогнутые стекловидные панели, между ними снизу вверх — пылающие оранжевым огнем жилы. Я ползу вдоль них по вертикальной шахте, каждые пять — десять метров усиленной поддерживающими балками, охватившими её кольцом — будто хрящи вокруг трахеи. Высоко над головой посверкивают разряды статики. Дальше — дневной свет. А внизу, у основания, крутятся за стеклянными панелями споры, будто живые — и очень, очень недовольные твари. Я прямо нутром чую их злобу.
Харгрив говорит, мне нужно их отсюда выпустить наружу. А как? Ни терминалов тебе, ни люков, ни скважин. Ничегошеньки — разве что самому проделать? Хм, а ведь уже сработало раз…
Начинаю садить по панелям, и машинерия вокруг дико воет. Другого-то и слова не подберешь, форменный вой. То ли это тревога, то ли из-за усталости металла, от напряжения. А может, цефовская машинерия — живая, чует, как я делаю больно. Но своего я добился — вокруг аж потемнело от спор, в полуметре от лица уже руки своей не вижу. Из гребаных далей приносится довольное хрюканье Харгрива.
А БОБР пишет перед глазами:
Зарегистрирована попытка обмена информацией.
Протокол инициации…
Протокол инициации…
Связь установлена.
Генерация интерфейса.
Даже полосочку растущую показывает, демонстрирует, как светлая Харгривова наука движется к голубизне взаимопонимания. У моих предплечий вспыхивают оранжевые огоньки — не иначе, визуальный интерфейс. Мне уже кажется: все получилось, провернули!
Но похоже, споры припомнили: хордовые вроде меня для них — всего лишь завтрак. А если завтрак не прожевывается, лучше его выплюнуть.
Меня вдруг швыряет о стену, валюсь на пол, пару секунд копошусь и дергаюсь, будто галька в пустом кузове на ухабах, а потом шпиль раскрывает глотку и выстреливает меня вверх — словно струей реактивной шарахнул.
Требуха и сердце — в пятках, вокруг — только оранжевые и темные пятна, все размыто, несусь с жуткой скоростью. И — уже лечу по небу, выплюнутый на манер арбузной семечки. Подо мною — Манхэттен, чудный вид с высоты птичьего полета, крутится во все стороны, будто на тарелке, а из темной ямины внизу высунулся перст Господень, причём явно средний. Но в горних высях я недолго, земля тянет и готовит сокрушительную встречу. Шлепаюсь задницей о шпиль, качусь, снова в полете, на автомате хватаюсь за торчащую инопланетную хреновину — глаза её не уловили, но Н-2 сработал исправно. И вот вишу, покачиваясь, на тридцатиэтажной высоте. Чуть разжать пальчики — и фирменная тротуар-отбивная «Н-2» готова!
— Ах! — изрекает слегка разочарованный Харгрив. — Такого сопротивления я не ожидал.
Не ожидал он… издевается, что ли?
— Думаю, это можно назвать иммунной реакцией. Тебе лучше… э-э… Подожди-ка малость, хм…
И отключается. И даже не иронизирует, скотина. Да пошел он!
Я подтягиваюсь на карниз, остановивший мою задницу в полете, карабкаюсь снова по вентиляционной шахте, докуда могу, и обозреваю окрестности. Прямо слева обрывок улицы задирается в небо, словно лыжный трамплин, мешанина гнутых балок с асфальтовым покрытием, вспученная вылезшим из-под земли шпилем. Если подобраться ближе, на неё можно перепрыгнуть — но для этого надо сперва разбежаться.