Облегчение.
Понимаешь ли, никто из них не был заражен. Все перепуганные до охренения, все раненые, побитые, замученные — но, несмотря на дикие вопли и кровищу, все выглядят по-человечески. Не свисают дряблые бугристые мешки опухолей, из глазниц не лезут гнилые выросты, никакого безумного экстаза, восторженных песнопений по поводу тленной плоти. Сюда споры ещё не добрались, и передо мной обычнейшая толпа беженцев. Скорее всего, жить большинству из них осталось от силы час. Жутковато, конечно, но по сравнению с тем, что я успел повидать сегодня, это милый пустяк. И его я уж как-нибудь перенесу.
Бесконечная, обуянная паникой толпа рекой обтекает меня, люди несутся, сталкиваются, шатаются, падают. Так все знакомо — чуть ли не дома себя чувствую.
И вдруг — снова этот ЗВУК, сонар Годзиллы, я глохну, хоть и в комбинезоне. Люди по-прежнему орут, я вижу, как раскрываются рты, но слышать могу лишь странный низкий гул, словно сделалось разрежение, пустота, засасывающая все звуки после чудовищного ДЗИНННЬ.
У маленькой девочки прямо передо мной лопаются глаза. Ей восьми ещё нет, и она не перестает бежать, минует меня, мчится прочь вместе с толпой, и я даже не оборачиваюсь — какой же сволочью надо быть, чтоб смотреть, как затаптывают насмерть слепого ребенка?
А некая сволочная часть меня, всегда спокойная, уравновешенная и бесчувственная, подсчитывает, обдумывает: отчего же только у девочки и ни у кого другого? Ей-богу, не подозревал я до сегодняшнего дня, что в моей душе прячется такая холодная расчетливая гнусь. И она хладнокровно прикидывает: наверное, дело в размере головы, в отношении к длине волны — резонанс, не иначе. Но вблизи эта штука наверняка валит не только маленьких девочек — метрах в пятидесяти вокруг источника, должно быть, черепа у всех повзрывались.
Из-за угла выносится «бульдог», задравши колеса на повороте, визжит резиной, боец на крыше уцепился за пулемет как за спасательный круг и гасит вовсю. «Бульдог» шлепается на все четыре, боец удержаться не может, срывается и летит на тротуар, водитель изо всех сил старается не въехать в толпу, но, прежде чем врезать в ювелирный магазин, сметает полдюжины гражданских.
Из-за угла выползает нечто. И росту в нем метров восемь.
Я уже видел это, я знаю. Но вот так, при свете дня, прямо перед собой — вижу впервые.
Три ноги с двумя суставами каждая, ступни с металлическими когтями, коготь — в человеческий рост. Корпус — гибрид таракана и бомбардировщика B-2, вместо кабины — здоровенный клин, ощерившийся пушками, они торчат клыками из пасти. Но пушками оно не пользуется — поначалу.
Приседает, из спины выдвигается колонна: красный светящийся цилиндр, будто из пластинок плоских сложенный, эдакий радиатор величиной с беседку садовую. Медленно поднимается, почти лениво. Похоже, так натягивают тетиву на арбалете, перед тем как…
ДЗИНННЬ!
Все оконные стекла вокруг — пусть даже застрявшие в раме обломки — разлетаются вдребезги. На кварталы вокруг включается сигнализация — и у машин, и у магазинов, — завывает истошно. На улицу сыплется ураган стекла: мелкая пыль, острые клинья, здоровенные пластины с зазубренными краями — протыкают мертвых и живых, срезают руки-ноги чище, чем лазером. Кажется, адский стеклянный ливень длится часы — на многоэтажках Шестой авеню уцелело до хрена окон. А когда все кончилось, живые удрали, мертвые превратились в фарш, и стоять посреди улицы остался один я.
Монстр повернулся на своих огромных ходулях и нагнулся, чтобы посмотреть на меня.
До чего ж смышленый попался гад! Раскусывает лучшие мои трюки. Я включаю невидимость — а ему нипочем, стреляет в точности куда надо. Прячусь за колонны и рекламные щиты — а монстр лупит чем-то вроде плазменных гранат как раз в те места, какие разглядеть не может. Не гоняется за добычей по улочкам и аллеям, но спокойно выкуривает из укрытий.
И потому играем в пятнашки. Я, наверное, могу раз-другой выдержать его акустический луч смерти, не лопнув придавленным арбузом. Всё-таки у нас общие предки, у этого непомерного засранца и у меня, мы отчасти иммунные к ядам друг дружки. Но три импульса меня точно завалят, а четвертый прикончит — конечно, если монстр не решит попросту раздавить меня огромной когтистой ступней. А у меня в рукаве не козыри, а пузатая мелочь, я едва способен краску поцарапать на побрякушках гиганта. Что ж, делать нечего — приходится царапать. Поэтому швыряю мину-липучку и даю деру за угол, не посмотрев даже, попал или нет. Роняю перед ним сенсорную мину и ныряю в канализационный люк, пока на другой стороне улицы рассыпается в пыль офисная трехэтажка. Потихоньку доходит: у визгуна привычка раскидывать по окрестностям высокочастотные импульсы, в особенности когда меня не видит.