— И ты его нашел.
— Нет, — прошептал он, сбрасывая ее руку. — Я его создал.
Это был один из тех дней самого начала лета, когда теплое солнце, как умный полководец, выманивает тебя наружу и захватывает врасплох внезапной ливневой атакой. После только что прошедшего дождя с соломенных крыш домов обильно капала вода, двор форта превратился в жидкое месиво, посреди которого тут и там блестели лужи.
— Плохой день для нападения, — сказал Зобатый, неотступно следовавший вплотную к Бетоду и бдительно смотревший по сторонам, не снимая руки с яблока рукояти меча. — Зато прекрасный для обороны хорошей позиции.
— Для обороны хорошей позиции плохих дней не бывает, — ответил Бетод, шлепая по двору и тщетно пытаясь найти более-менее твердое место, чтобы поставить ногу.
— Насколько я понимаю, хороший вождь обороняется везде, где возможно. Предоставляя менее осмотрительным возможность атаковать.
— Так оно и есть, — согласился Бетод. — И насколько, по твоему мнению, хороша моя позиция?
Зобатый почесал бурую бороду.
— Даже и не знаю, что сказать, вождь.
Четверть Бетодова войска расположилась за воротами. Люди собрались кучками возле своих палаток, готовили еду, выпивали, расчесывали струпья, разыгрывали в кости трофеи вчерашнего боя или просто нежились на солнышке. Увидев его, они принялись колотить щербатыми клинками по мятым щитам и загорланили:
— Вождь! Наш вождь!
— Бетод!
— Еще одна победа!
Он подумал о том, долго ли они будут славить его, если сражения продолжатся, а победы прекратятся. Надо полагать, недолго. Во имя мертвых, неужели у него не было ни одного успеха, который он не мог бы истолковать как неудачу?
Палатка Логена стояла поодаль от прочих. То ли он сам решил обосноваться в стороне от остальных, то ли поставил палатку где пришлось, а все остальные предпочли выдержать расстояние — это трудно было угадать. Но, так или иначе, она стояла поодаль. Если поглядеть со стороны, то нипочем не угадаешь, что она принадлежала самому страшному человеку на всем Севере. Большое, бесформенное, заляпанное грязью сооружение с хлопающими на ветру тронутыми плесенью парусиновыми полотнищами.
Ищейка сидел у остывшего кострища подле мотающегося входного полотнища и подрезал оперенье стрел. Сидел истово, как любой пес сидит у хозяйской двери. Бетоду было жаль его, что бы люди ни говорили, и сейчас он тоже испытал всплеск сочувствия. Он и сам был тесно связан с Девятипалым, но уж, конечно, далеко не столь прочно, как этот несчастный дурачок.
— Где остальной сброд? — осведомился Бетод.
— Тридуба повел их на разведку, — ответил Ищейка.
— Вернее сказать, что они ищут место, где им можно было бы укрыться от собственного позора.
Ищейка несколько мгновений смотрел на него снизу вверх, но без тени благоговения.
— Может, и так, вождь. Я думаю, что каждому из нас есть чего стыдиться.
— Подожди здесь, — буркнул Бетод Зобатому, хотя ему как раз хотелось войти в палатку с сопровождающим, и шагнул вперед.
— Я не стал бы сейчас заходить туда, — сказал Ищейка, начиная подниматься с земли.
— А тебе и не надо, — отрезал Бетод, совершенно не желавший еще раз набираться смелости и повторно тащиться сюда. Он главный и будет вести себя, как подобает главному. Он отбросил в сторону полог входа и крикнул: — Девятипалый!
Глазам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к затхлому полумраку. За это время он успел почуять резкую вонь немытых тел и услышать аханье, ворчанье и шлепки кожи о кожу.
Потом он увидел Девятипалого: тот, совершенно голый, стоял на коленях на куче старых облезлых шкур, на его спине вздулись мышцы, голова до предела вывернута в попытке взглянуть назад поверх могучего плечища. На щеке у него красовался новый блестящий черный шрам в окружении неровных стежков. Глаза были широко раскрыты, зубы оскалились по-звериному, и в первый миг Бетод подумал, что он сейчас ринется на него, стремясь убить.
Но лицо, пересеченное свежим шрамом, тут же расплылось в нахальной улыбке.
— Ну, вождь, ты или войди, или выйди, но не стой на пороге, а то мне прямо в ж… дует.
Только тут Бетод разглядел женщину, которая на четвереньках стояла перед Девятипалым, прижатая к нему задом; проникший в палатку дневной свет позволял увидеть и грязные сальные волосы, и пот на щеке.