— Полковник, я был бы счастлив участвовать в атаке, но мои ноги…
Глокта громко фыркнул.
— Очень даже понимаю — мало какие ноги смогут таскать такую тушу. И я не посмею обременять подобной тяжестью ни в чем не повинную лошадь. — Общий хохот. — Одни созданы для великих свершений. Другие… ну, они такие, какие есть. Реус, конечно, мы тебя простим — разве ты мог в этом сомневаться?
Оскорбление было тяжким, но его тут же смыло могучей волной облегчения. Ведь известно, что лучше смеется тот, кто смеется последним, а Реус был уверен, что уже через час большинству его обидчиков будет не до смеха.
— Сэр, — обратился Вест к полковнику, когда тот с ловкостью акробата перемахнул с загородки в седло, — вы уверены, что туда должны идти именно мы?
— А кто еще, по-вашему, может туда пойти? — вопросом на вопрос ответил Глокта и, резко дернув поводья, заставил своего жеребца встать на дыбы и развернуться на месте.
— Погибнет много народу. У большинства есть семьи.
— Ну, тут ничего не поделать. Это война, лейтенант. — Офицеры отозвались подобострастным хохотом. — Именно для этого мы здесь и находимся.
— Конечно, сэр. — Вест сглотнул. — Капрал Танни, будь добр, оседлай мою лошадь…
— Нет, лейтенант Вест, — оборвал его Глокта. — Мне нужно, чтобы вы остались здесь.
— Сэр?..
— Когда эта заваруха закончится, мне понадобится здесь один-другой офицер, способный отличить собственную задницу от пары дынь. — Он метнул убийственный взгляд в сторону Реуса, который как раз попытался немного подтянуть морщащиеся со всех сторон брюки. — И кроме того, мне сдается, что у твоей маленькой сестрички, когда она вырастет, будет очень непростой характер. Я же не могу допустить, чтобы она осталась без твоего отрезвляющего влияния, верно?
— Но полковник, я…
— И слушать не хочу, Вест. Ты останешься здесь. Это приказ.
Вест открыл было рот, видимо, собираясь возразить, потом резко стиснул зубы, вытянулся и отдал неловкий салют. Капрал Танни последовал его примеру; в уголке его глаза блестела слеза. Реус, ощущая себя виноватым, сделал то же самое. Его голова кружилась и от страха, и от восторга, который вызывала в нем мысль о том, что вселенная скоро освободится от Глокты.
Полковник ухмыльнулся им, продемонстрировав полный комплект прекрасных зубов — настолько белых, что глядеть на них при ярком солнечном свете было чуть ли не больно для глаз.
— Пойдемте, джентльмены. Сентиментальные прощания вовсе ни к чему. Вы и глазом моргнуть не успеете, как я вернусь!
Дернув поводьями, он заставил своего коня попятиться, застыл на мгновение, напоминая на фоне яркого неба изваяние кого-то из древних героев, и Реус подумал, что вряд ли мир когда-либо еще видел столь обаятельного негодяя.
А потом ему в лицо ударила взметнувшаяся пыль — это Глокта помчался вниз по склону.
Прямо к мосту.
Книга II. СОТВОРИТЬ ЧУДОВИЩЕ
Рассказ о том, как Логен начинал свой путь в роли поединщика Бетода, который тогда был идеалистом, желающим принести на Север мир.
Карлеон, лето 570 года
— Отец, что такое мир?
Бетод, моргая, посмотрел на старшего сына. Скейлу уже одиннадцать, а мира за всю свою жизнь он, почитай, и не видел. Разве что считаные мгновения. Просветы в кровавом мареве. Пытаясь сообразить, что же ответить, Бетод вдруг понял, что и сам толком не помнит, как выглядит мир.
Сколько уже лет он живет в непрерывном страхе?
Он присел на корточки перед Скейлом и вспомнил, как его собственный отец, скрюченный болезнью и старый не по годам, так же сидел перед ним на корточках. «Бывают такие люди, которые ломают то, что попадается под руку, лишь потому, что могут это сделать, — прошептал он тогда. — Но война — это последний довод вождя. Только начни войну — и ты при любом ее исходе проиграл».
Несмотря на все одержанные победы, на все невероятные удачи, на то, что враги неизменно уходили в грязь, все притязания подтверждались, и все земли захватывались, Бетод год за годом проигрывал. Теперь он это видел.
— Мир, — сказал он, — это когда все враги примирились, все долги крови оплачены, и все согласны со сложившимся положением дел. Во всяком случае, более или менее согласны. Мир — это когда… когда никто ни с кем больше не сражается.
Скейл, нахмурив лоб, обдумывал услышанное. Бетод любил его, конечно же, как не любить сына, но даже он был вынужден признать, что мальчик не из самых сообразительных.