Вперед, вперед, монтажники!
Под утро Кравцов возвращается на «Фукуока-мару». Сил хватает только на то, чтобы добраться до теплого дождика душа.
Теперь спать, спать! Но видно, слишком велика усталость, а Кравцов, когда переутомится, долго не может уснуть. Он тянется к спичкам, зажигает керосиновую лампу. Почитать газеты?.. Ага, вот что он сделает: допишет письмо!
«…Вчера не успел, заканчиваю сегодня. Ну и жизнь у нас пошла, Маринка! Причесаться — и то некогда. Уж больно надоело без электричества, вот мы и жмем что есть сил. Скоро уже, скоро!
Понимаешь, как только столб будет перерезан, магниты снова станут магнитами, и турбогенераторы атомной станции дадут ток в обмотки возбуждения кольцевого сердечника. Комбинация наложенных полей мгновенно вступит во взаимодействие с полем столба — и он остановится.
Столб обладает чудовищной прочностью, но, по расчетам, его перережет направленный взрыв атомной бомбы. Помнишь, я тебе писал, как столб притянул и унес контейнер с приборами? Так вот…»
Осторожный стук в дверь. Просовывается голова Джима Паркинсона.
— Извините, сэр, но я увидел, что у вас горит свет…
— Заходите, Джим. Почему не спите?
— Да не спится после душа. И потом — Флетчер не дает покоя.
— Флетчер? Что ему надо?
— Он просит не увольнять его, сэр. Все-таки нигде так не платят.
— Послушайте, Джим, я многое могу простить, но это…
— Понимаю. Вы за равенство и так далее. Он готов извиниться перед итальянским инженером.
— Хорошо, — устало говорит Кравцов, наконец-то ему захотелось спать, глаза просто слипаются. — Пусть завтра извинится перед всей итальянской сменой. В присутствии наших ребят.
— Я передам ему, — с некоторым сомнением в голосе отвечает Джим. — Ну, покойной ночи. — Он уходит.
Авторучка валится у Кравцова из рук. Он заставляет себя добраться до койки и засыпает мертвым сном.
Паровой кран снял с широкой палубы «Ивана Кулибина» последний блок кольцевого сердечника и, подержав его в воздухе, медленно опустил на баржу, паровой катер поволок баржу к плоту.
Монтажники отдыхали, развалясь где попало на палубе «Кулибина», покуривали, говорили о своих делах. Как будто это был обычный день в длинной череде подобных ему.
А день был необычный. Ведь сегодня будет закончен монтаж кольцевого сердечника. Он опояшет электромагнитным поясом плот, его возбудители нацелятся на столб, готовые к штурму.
Вот и Воронин вышел из внутренних помещений на верхнюю палубу «Кулибина». С ним маленький Бернстайн, Брамулья в необъятном дождевике, несколько инженеров-электриков. Остановились на правом борту, ждут катера, чтобы идти на плот.
Кравцов бросил за борт окурок, подошел к Воронину, тихо спросил:
— Виктор, я слышал, завтра должны доставить «светлячка»?
«Светлячок» — так кто-то прозвал атомную бомбу направленного действия, которая перережет столб, и кличка прилипла к ней.
— Везут, — ответил Воронин. — Чуть ли не весь Совет Безопасности сопровождает ее, сердечную.
— Посмотреть бы на нее. Никогда не видел атомных бомб.
— И не увидишь. Не твое это дело.
— Конечно… Мое дело скважины бурить.
Воронин поблестел очками на Кравцова.
— Ты что задумал, Саша?
— Ничего я не задумал. Поскорей бы закончить здесь и — домой. Вот и вся задумка.
— Ты меня не проведешь, я тебя знаю. И вот что скажу: не проси и не пытайся. Пуск будет поручен специалистам. Атомникам. Понятно?
— Там специалистам и делать нечего. Включил часовой механизм и ступай себе, не торопясь, на катер…
— Все равно. Напрасно просишь.
— Я не прошу… Только, по-моему, право на пуск имеют прежде всего те, кто нес на плоту последнюю вахту…
— Право первооткрывателей?
— Допустим.
— Макферсон болен, остается Кравцов. Ловко придумал. — Воронин засмеялся, взглянул на часы. — Что это катер не идет?
Рядышком Али-Овсад беседовал с Брамульей, и на сей раз разговор касался высокой материи. Чилиец мало что понимал из объяснений старого мастера, но для порядка кивал, поддакивал, пускал изо рта и носа клубы сигарного дыма.
— Чем вы озабочены, Али-Овсад? — спросил Воронин.
— Я спрашиваю, товарищ Воронин, этот кольцевой сердечник кто крутить будет?