— Никто не будет его крутить.
— Колесо есть, а крутиться — нет? — Али-Овсад недоуменно поцокал языком. — Значит, работать не будет.
— Почему это не будет?
— Машина крутиться должна, — убежденно сказал мастер. — Работает, когда крутится, все знают.
— Не всегда, Али-Овсад, не всегда, — усмехнулся Воронин. — Вот, например, радиоприемник — он же не крутится.
— Как не крутится? Там ручки-мручки есть. — Али-Овсад стоял на своем непоколебимо. — А электрический ток? Протон-электрон — все крутится.
Воронин хотел было объяснить старику, как будет работать кольцевой сердечник, но тут пришел катер. Ученые отплыли к плоту.
Стоя на корме катера, Воронин щурился от встречного ветра, задумчиво смотрел на приближающийся плот. «Машина крутиться должна…» А ведь, пожалуй, верно: если в момент разрезания столба плот с кольцевым сердечником будет вращаться вокруг него, то можно будет обойтись без громоздких преобразователей, которые, кстати, будут готовы в последнюю очередь. Столб — статор, плот с сердечником — ротор… Надо будет прикинуть, рассчитать… Немало времени сэкономили бы… Может, причалить к плоту пароход, запустить машину…»
Он обернулся к Бернстайну.
— Что вы скажете, профессор, по поводу одной незрелой, но любопытной мысли…
«…Что за нескончаемое письмо я тебе пишу! Я как будто разговариваю с тобой, моя родная, и мне это приятно, только вот отрывают все время.
У нас тут — дым коромыслом. Дело в том, что привезли атомную бомбу — мы ее называем «светлячок» — и понаехало множество дипломатов и военных. Сама знаешь, после запрещения испытаний ядерного оружия это первый случай, когда потребовалось взорвать одну штучку. Естественно, что Совет Безопасности всполошился и нагнал сюда своих представителей. На «Фукуоке» народу сейчас — как летом в воскресенье на пляже в Кунцеве. Помнишь, как мы ездили на моторке? Это было еще в те счастливые времена, когда шарик земной имел при себе нормальную магнитную шубу.
Установку со «светлячком» поставим на платформу и погоним к столбу. Она прилипнет к столбу и…
Ну вот, опять оторвали. Позвонил Воронин, просит зайти к нему. А ведь уже за полночь. Покойной ночи, Маринка!..»
— Зачем ты ходил к Токунаге?
— А что такое? Он добрый, хороший старик, я зашел его проведать. Еще Паркинсон за мной увязался…
— В том-то и дело, что слишком добрый. Ты мне голову, Саша, не морочь. Я буду решительно возражать.
— А кто из вас главнее — ты или Токунага?
— Не понимаю, чему ты радуешься?
— Да ведь пустяковое дело, Виктор. Установить стрелку часового механизма — вот и все.
— Может, и пустяковое, да только не твое. Терпеть не могу, когда лезут не в свое дело. Зачем тебе это, зачем?
— Ну… просто интересно.
— Интересно! — передразнил Воронин. — Тебе уже не двадцать, пора бы и…
— Остепениться, — подхватил Кравцов.
— Именно. Мало ли какая блажь приходит в голову. Что стало бы, если б каждый немедленно кидался исполнять свою блажь?
— Э, брось, Виктор. Вот ты напишешь труд, как усмиряли черный столб. А я буду внукам рассказывать, как нажал кнопку. Каждому свое. — Кравцов хохотнул. — Билирсен, как говорит мой друг Али-Овсад?
Уилл сидел в кресле и лепил. Его длинные пальцы мяли желтый комок пластилина. Норма Хэмптон — она сидела с шитьем у стола — потянулась, прикрутила коптящий язычок огня в лампе.
— Как же быть с Говардом, милый? — спросила она.
— Как хочешь, — ответил Уилл. — Он обращается к тебе.
— Если бы он попросил, как раньше, двадцать — тридцать фунтов, я бы и не стала спрашивать тебя. Послала бы, и все. Но тут мальчик просит…
— Мальчику двадцать четыре года, — прервал ее Уилл. — В его возрасте я не клянчил у родителей.
— Уилл, он пишет, что, если у него не окажется этой суммы, он упустит решающий шанс в жизни. Он с двумя молодыми людьми из очень порядочных семей хочет основать «скрач-клуб» — нечто вроде рыцарских турниров, в доспехах и с копьями, только не на лошадях, а на мотороллерах…
— А я-то думал на лошадях. Ну, раз на мотороллерах, ты непременно пошли ему чек.
— Прошу тебя, не смейся. Если я пошлю такую сумму, у меня ничего не останется. Отнесись серьезно, Уилл. Ведь он наш сын…
— Наш сын! Он стыдится, что его отец был когда-то простым дриллером на промысле.
— Уилл, прошу тебя…
— Я упрям и скуп, как все хайлендеры[114]. Ни одного пенса — слышишь? — ни единого пенса от меня не получит этот бездельник!