Как раз в тот момент кто-то со мной заговорил, и я отвернулся от стола, где стоял шейкер. Я мог только слышать за спиной шипение; довольно скоро повалил пар. Первое, что я обнаружил, — дым был гораздо гуще и темнее, чем раньше. Он растекался у нас под ногами, как туман, и девушка, с которой я беседовал, неожиданно умолкла, посмотрела на все это и сказала: «О, Медфорд, кажется, это уже чересчур!»
Я обернулся. Шейкер все еще шипел, и дым валил из него гуще, чем прежде, поднимаясь уже к самому потолку. Дым показался мне черным, но в то же время каким-то прозрачным, я мог разглядеть сквозь него рисунок на обоях. Все разговоры в комнате утихли; гости наблюдали за происходящим. Я посмотрел на Кларка, моего друга-химика, и подумал, знает ли он, в чем дело; но он казался таким же удивленным, как и все прочие. Кто-то сказал: «Мне это не нравится», а кто-то воскликнул: «Превосходный фокус! Как же он это делает?»
Я сам задавал себе тот же вопрос, но тут дым из шейкера перестал валить. Только он не исчез, как пар от других напитков с сухим льдом. Он, казалось, собрался над столом и стал более плотным; теперь клубы дыма напоминали очертания человеческой фигуры. Если бы я столько не выпил тогда, то мог бы сейчас поклясться, что верхняя часть облака сильно походила на человеческое лицо, на котором застыло свирепое выражение. Кажется, одна из девушек увидела то же самое; она испуганно вскрикнула. Одновременно, казалось, послышался гул и грохот — как будто где-то вдалеке проносился поезд.
Я не знал, что происходит, но мне не хотелось, чтобы это испортило вечеринку; в итоге я беззаботно улыбнулся и шагнул к столу, сказав: «Ну, я хочу мартини; чертовски много мартини».
Как раз тогда Джо Козиковски вошел в дверь позади меня; в руках он держал поднос с канапе. Джо вздрогнул, заорал, уронил канапе на пол и выбежал через кухонную дверь. С тех пор я его не видел.
Тогда мне показалось, что это совсем не важно. Когда мы более или менее прибрали в комнате, я снова огляделся: призрак или дым, чем бы он там ни был, исчез. Самое странное — когда я возвратился к столу, в шейкере было полно мартини; так же полны были и шейкер с «Манхэттеном», и ковш со льдом для скотча и содовой. До тех пор все страдали от нехватки мартини — теперь его стало слишком много.
Наверное, это не слишком вежливо со стороны хозяина — напиваться на собственной вечеринке, но, должно быть, именно так и случилось, потому что, придя в себя, я обнаружил, что лежу на кушетке, накрывшись ковриком из ванной, а голова у меня гудит, как нью-йоркская железнодорожная станция. Прошло несколько часов, прежде чем я оклемался и попытался узнать, что случилось. Тогда я обнаружил, что Джо нигде нет; он исчез точно так же, как старый Козиковски, бросив все свои пожитки.
Я не знаю, как он станет жить где-то там, совсем один, если о нем никто не сможет позаботиться; но возможно, там, куда он ушел, ему не понадобится человек, который будет о нем заботиться. Я думаю, что в этом мире обреталась лишь малая частица Джо, после того как я осмотрел бутылку, которую мальчик принес, я окончательно в этом уверился. В суматохе бутылку разбили, но и на осколках виднелись мелкие значки, точки и кривые, как бы выведенные внутри стекла. Кларк говорит, что это арабские буквы. Единственное, что я могу предположить: Джо отправился в какое-то свое особое место и принес бутылку джина, только вместо джина, д-ж-и-н-а, он принес джинна, д-ж-и-н-н-а, прямиком из арабских ночей. Я был бы рад, если б Джо вернулся.
Мистер Витервокс заявил:
— Вот что я всегда говорил. Если бы все общались на эсперанто, ничего подобного не случилось бы.
Великое множество
Мистер Витервокс, который продолжал изучение литературы, за бокалом мартини подводил итоги:
— …и этот парень утверждает, что вся проблема в другом: никто не задумывался, как все эти изобретения изменят жизнь людей; может, из-за них шахтеры, положим, без работы останутся? Он пишет, что нужно принять закон против новых изобретений, чтобы сначала какой-нибудь научный комитет их изучил, понимаете?
— Вы не сможете запретить людям заниматься разными изобретениями, — сказал доктор Бреннер.
— Мой племянник Милтон, — вмешался мистер Гросс, — изобрел машину, курящую сигареты.
— Что? — переспросил Бреннер.
— Машину, курящую сигареты. Для компаний вроде «Лаки страйк», которые хотят установить, сколько потребуется затяжек, чтобы выкурить их сигареты; потом они могут использовать такие вещи в рекламе.
— Там сказано, — продолжал Витервокс, — что изобретение стало Франкенштейном для цивилизации, настоящей угрозой…