— О чем это ты, Гарри? — спросила Кора, расчесывая русые волосы перед зеркалом туалетного столика.
Уилер повесил брюки на спинку стула.
— Когда мы с мисс Франк пытались убедить Нильсенов, что мальчика пора отдать в школу, они каждый раз отвечали «нет». Теперь я понимаю почему.
Она взглянула на его отражение в зеркале:
— Должно быть, с ним что-то не в порядке.
— Ну что ж, мы можем позвать доктора Штайгера, пусть он осмотрит мальчика. Но я думаю, дело не в этом.
— Но они же были образованными людьми, — возразила Кора. — По какой причине они могли бы не желать, чтобы мальчик научился говорить? Если только он не немой от рождения.
Уилер опять покачал головой:
— Кора, они были странными. Из них слова было не вытянуть. Как будто они делали тебе одолжение, разговаривая с тобой… или что-то еще в том же роде. — Он раздраженно хмыкнул. — Неудивительно, что они не хотели отдавать ребенка в школу. — Уилер сел на кровать и с кряхтением разулся. — Ну и денек, — проворчал он.
— Вы нашли что-нибудь в доме?
— Ничего. Вообще никаких документов, удостоверяющих личность. Дом сгорел дотла. Только груда книг, но они не дают никакой зацепки.
— А других способов нет?
— Нильсены никогда не открывали кредита в городе. У них не было даже гражданства, поэтому профессор не был зарегистрирован на призывном участке.
— Ох…
Кора еще раз взглянула на свое лицо, отраженное в овальном зеркале. Потом опустила взгляд к фотографии на туалетном столике. Дэвид в девятилетнем возрасте. Она подумала, что мальчик Нильсенов очень похож на Дэвида. Такой же рост и фигура. Пожалуй, только волосы у Дэвида были чуть темней, но…
— Что нам с ним делать дальше?
— Даже не знаю, что сказать. Думаю, нужно подождать. Том Поултер говорит, что в конце каждого месяца Нильсены получали по три письма. Из Европы. Нужно дождаться этих писем и отправить ответы по адресам на конвертах. Может быть, у мальчика есть родственники за границей.
— Европа, — сказала она, скорее самой себе. — Это так далеко.
Муж что-то пробурчал, потом отогнул одеяло и тяжело опустился на матрас.
— Устал, — проворчал он. Потом посмотрел в потолок и добавил: — Ложись спать.
— Скоро лягу.
Она сидела у зеркала, рассеянно расчесывая волосы, пока храп мужа не нарушил тишину. Тогда она тихонько поднялась и вышла в коридор.
Река лунного света текла через кровать, по маленьким, неподвижно лежащим рукам мальчика. Кора стояла в темноте и смотрела на его руки. На мгновение ей показалось, что в кровати, как прежде, лежит Дэвид.
Это были звуки.
Словно кто-то непрерывно колотил дубинкой по его живому уму. Бесконечный и бессвязный гул пульсировал и бился в голове. Он чувствовал, что это какая-то попытка общения, но от него было больно ушам, он сковывал восприятие и преграждал течение мысли прочной, непреодолимой стеной.
Иногда, в редкие минуты тишины, он различал трещину в этой стене и на короткое мгновение мог ухватиться за фрагмент смысла, как животное, что успевает схватить кусочек приманки, прежде чем захлопнутся челюсти капкана.
Но затем звуки возникали снова, поднимаясь и падая без всякого ритма, дребезжа, скрипя и царапая живую сверкающую поверхность восприятия, пока оно не становилось сухим, болезненным и сумбурным.
— Пааль, — проговорила она.
Прошла неделя. До прихода писем оставалась еще одна.
— Пааль, неужели они никогда не разговаривали с тобой? Пааль?
Кулаки звуков больно били по его обостренным чувствам, сжимали пальцами чуткие нервные центры его мозга.
— Пааль, неужели ты не узнаёшь свое имя? Пааль?
У него не было никаких физических отклонений. Доктор Штайгер подтвердил это. Ничто не мешало ему говорить.
— Мы научим тебя, Пааль. Все будет хорошо, дорогой. Мы тебя научим.
Словно тупой нож пытался перерезать ткань его сознания.
— Пааль. Пааль.
Он понимал, что Пааль — это он сам. Но на слух это звучало иначе: только мертвый, угнетающий шум, монотонный, лишенный того множества взаимосвязей, что жили у него в голове. В его мыслях это были не просто буквы, а разные стороны его личности, его знаний о самом себе, об отце и матери, о жизни. Когда родители звали его или мысленно произносили его имя, это была не только маленькая твердая основа, но и сплетенные с ним вспышки осознания, не ограниченные звуком.
— Пааль, неужели ты не понимаешь? Это твое имя — Пааль Нильсен. Неужели не понимаешь?
Пааль. Звуки стучали по его оголенным чувствам, жалили их. Пааль. Пааль. Они пытались разрушить его способности и бросить в свою утробу.