Однажды декабрьским вечером Пэтси вновь посетила бывшую квартиру Моми. Снаружи густыми, плотными хлопьями шел снег. Электричество уже месяцы как было отключено, и в комнате было темно и холодно. Несмотря на это, Пэтси провела в квартире длительное время. Она одну за другой разглядывала обложки CD-дисков с классической музыкой и джазовыми композициями, коснулась руками клавиш фортепиано из красного дерева и обнаружила во внушительной библиотеке несколько книг, которые любила с детства. Даже это он сумел испортить. В тот момент она поняла, что никогда не догадается, как этот человек мог долгие годы слушать Шуберта и читать Камю, а затем перейти к пожиранию мертвой плоти и пыткам. Ярость большинства убийц, за которыми она охотилась, по отношению к жертве проистекала от жестокого обращения или унижения их самих на протяжении многих предшествующих лет. Однако до сего момента никто ничего так и не смог понять о причинах ярости, управлявшей Моми. В глубине души Пэтси уже догадалась: здесь бессильно всё — психоанализ, криминалистика, социология. Как будто этот человек черпал свою жестокость в культуре; словно все годы, проведенные им в изысканиях, привели его ни к мудрости, целостности и просветлению, а стали для Джозефа Моми оправданием того хоровода жестоких убийств, который он устроил. Пэтси лихорадочно перелистывала страницы его работы, посвященной Климту, и обнаружила, что он писал о «бесстыдных телах художника, одновременно неподатливых и исполненных благодати, заключенных в золотые футляры, при взгляде на которые возникает впечатление, будто они расчленены своей собственной непристойной смелостью».
Все оказалось здесь, в этой библиотеке. Внезапно у нее возникло чувство, что каждый из писателей-классиков добавил несколько своих капель в океан убийств. Начиная с «Ада» Данте до некрофилии, описанной де Садом, через каннибализм примитивных обществ, о котором рассуждает Леви-Стросс, и кровавую эпопею, связанную с именем Жиля де Ре, перетекающую по страницам исторических книг.
Выйдя из квартиры тем злополучным зимним вечером, д-р Пэтси Даймонд-Келли на глазах у своего напарника-полицейского пустила себе пулю в голову. Прошло время, и ФБР стало очень надеяться, что Моми возомнит себя неуловимым и начнет совершать ошибки, которых он прежде избегал. Но напротив, чем больше он убивал, тем меньше оставлял следов.
То, что Моми лишен какого-либо бэкграунда типичных серийных убийц, действительно, вызывало опасения. Всегда удобно подогнать убийцу под какую-либо классификацию: иногда этого бывает достаточно, чтобы предупредить некоторые его дальнейшие поступки. Однако этот человек, раздвинувший зримые границы ужаса, разрушал любые типологии. Его действия порождали невыносимый страх непредсказуемости преступления. А что, если каждый из нас в потенциале серийный убийца?
Идея универсального импульса, побуждающего к преступлению, коварным образом существующего в бессознательном каждого из нас, очаровывает психиатров и невропатологов и заставляет их спорить вот уже более века. В случае с Моми споры вспыхнули с новой силой, и знак времени в это вмешались кинематограф и телевидение. Необходимо сказать, что после десятилетия чрезмерного внимания к «классическим» серийным убийцам со стороны СМИ, они почти утратили свою оригинальность. Будучи обвиненным в сочувствии к образам самых невероятных убийц, взращиваемых им, Голливуд взял реванш, начав эксплуатировать тему спонтанности преступления в фильмах, где симпатичный сосед, образцовая жена или безупречно ведущий себя сын в одно прекрасное утро превращались в любителей крови.
— До сего дня я постоянно слышала, что Моми работает в одиночку, — произнесла Барбара, пока мы ждали Витторио.
— Вы правы, — подтвердил я. — Зачем ему эти типы?
— Очевидно, это люди из «Micro Global», ищущие Стейнера, — откликнулся Магнус.
— Но почему они думают, что нам известно место, где его прячут? — спросил я, разглядывая серебристых рыбок, плававших в большом аквариуме посреди вестибюля.