— Именно, — кивнул головой Магнус.
— Эта позиция кажется противоречивой, — сказала Барбара.
— Вовсе нет. Редко можно найти ученых-атеистов.
— Среди них мало набожных католиков, — я попытался вспомнить знакомых ученых, с которыми когда-либо встречался.
— Да, скорее что-то среднее.
— Это и ваша позиция?
— Да, также как и Эйнштейна, — с гордостью ответил Магнус.
— И что он говорил по этому поводу? — поинтересовался Витторио.
— Для него не существовало четких границ между наукой и религией. Чтобы объяснить законы, которые управляют миром, нужно предположить, что существует определенный порядок во всей вселенной, и что существует некая высшая сила, которая является одним из создателей это вселенной.
После такого аргумента, Витторио проникся еще большим доверием. Для него в этот период сомнений в своей вере, слова Магнуса стали в своем роде приободрением.
— В любом случае, продолжал он, — несмотря на то, что наука очень сильна, религии не стоит беспокоиться: когда наука исключит Бога из своих гипотез, она уже никогда не сможет опровергнуть божественного существования.
— Наука никогда не сможет дать ответы на вопросы о смысле жизни и морали, — сказал я.
— Да, и хорошо, что так, — ответил ученый.
После этих слов все пошли спать, ночь не будет долгой, если мы хотели распутать все нити этой истории.
Небо было ясным и голубым, как море, когда я открыл окно рано утром на следующий день. Легкий западный ветер, который бывает вблизи береговой линии, освежил воздух. Я быстро принял душ и постучался к Барбаре.
— Кто там? Спросила она.
— Моми, — ответил я глухим голосом.
Она потянула замок и слегка приоткрыла дверь.
— Что это? — спросил я, увидев ее лицо, покрытое какой-то зеленной массой.
— Маска из глины, чтобы кожа оставалась подтянутой, — ответила она.
— Понятно, вы позволите мне войти?
— Я не могу, я не в подобающем виде, — ответила она с улыбкой.
— Я хочу посмотреть!
— Вернитесь через десять минут с завтраком, — сказала она, томно хлопая ресницами.
Затем она закрыла дверь.
Я спустился на кухню, приготовил кофе, выжал сок из апельсина и насыпал две миски хлопьев. В холодильнике я нашел отложенные Барбарой продукты для ее напитка. Я достал бутылку соевого молока (на самом деле отвратительную смесь из соевых бобов и воды, лишь цветом напоминающую молоко) и налил немного в стакан. Я также отрезал несколько кусочков хлеба и поджарил яйца с беконом, чтобы послушать, как Барбара возмущается по поводу животного жира.
Спустя несколько минут я уже стоял перед ее дверью с красиво сервированным подносом и со стаканом, в который я поставил срезанную в саду розу. Она уже смыла свою маску и забавной мимикой своего милого лица предложила войти.
— Спасибо за цветок, но вот ваш взгляд все испортил, не смотрите на меня как на сексуальный объект! — предупредила она, когда заметила, что я не могу оторвать взгляд от ее невероятно длинных ног и шикарной груди.
Я поставил поднос на маленький столик около окна. Это была восточная комната, и утреннее солнце согревало еще не заправленную постель.
— Могу я узнать, чем заслужила все это внимание? — поинтересовалась Барбара.
— Простой дружеский жест.
— Это из-за истории, которую я вчера рассказала? Я выросла в ваших глазах, потому что вы узнали, что когда-то я отдала огромную сумму денег нуждающейся семье?
— Отчасти.
— И также вы, вероятно, удовлетворены, увидев меня уязвленной и зависимой от наркотиков?
— Совсем нет, почему вы так говорите?
— Послушайте меня, господин адвокат, я не разделяю ваши грёбанные идеалы равенства и братства и к тому же я не пристрастилась к наркотикам.
С этими слова она достала из ящика маленькую коробочку с кокаином, открыла окно и развеяла белый порошок по ветру.
— Не стоит меня недооценивать, Тео. Не совершайте эту ошибку, это в ваших же интересах.
Она испортила наш маленьких завтрак.
— Я почти забыл, насколько неприятной вы можете быть, — сказал я, покидая комнату.
Перед отъездом мне все-таки удалось стянуть у нее револьвер, который она прятала в ящике тумбочки (никогда не знаешь, что можно ожидать, когда в твоем распоряжении имеется оружие). Накануне, молодая женщина наверняка увидела сострадание в моем взгляде, а для таких натур, как она, это было равносильно унижению.